В ту ночь они с Мистиной оба были одеты в белую «печаль» и оба покрылись кровью с ног до головы. Вода всех морей и океанов не сможет смыть память о ней.
– Я не люблю тебя так же, как в тот день, когда ты на плече унес меня из леса, где осталась та старуха в личине… – зашептала она, пытаясь восстановить в памяти свои тогдашние чувства. – Когда распускал обо мне в Киеве дурацкие слухи, будто я в дороге под тобой побывала. Когда взял в жены мою сестру, беременную от моего будущего мужа. Когда вы с твоим отцом сделали нас с Ингваром князьями… Когда уберег от смерти безвременной моего брата Хельги Красного и остался верен Ингвару… а я знаю, что Хельги тебе предлагал! Как когда ты пытался раздобыть у смолян для Ингвара другую княгиню… И когда потом пошел со мной на Ингваров курган… Сам скажи: за все это мне надо тебя любить или как?
– Но все это осталось как было? Ты не собираешься простить мне все зло и оросить слезами христианской любви? Заодно с Маломиром и Хельги?
– А ты бы этого не хотел?
– Я не хочу, – Мистина прижал ее к себе и склонился к уху, – быть любимым потому, что так велел бог.
Эльга подумала и покачала головой. Каковы бы ни были ее чувства к мужу сестры, ее соратнику и сопернику все эти двадцать лет, Бог ничего ей на этот счет не подсказывал.
Но хотя Эльге нравилось тепло его объятий, насыщавшее пустоту усталости, она высвободилась и шагнула к концу лестницы. Что-то в ней менялось, и она сама еще не поняла, какой станет, к чему ведет этот путь. Ее и тянуло назад к прежнему, хотелось сохранить все то хорошее, что она имела раньше, но где-то в вышине ее ждали приотворенные ворота, и она понимала, что должна идти. Сейчас даже сама она не ведала своего сердца.
* * *
В переходе между опочивальнями они наткнулись на Уту – тоже в мафории поверх сорочки и даже без волосника на растрепанных косах.
– Ты чего гуляешь, мать? – окликнул жену Мистина.
– И тебе не спится? – удивилась Эльга.
– Да мне бы и спалось! Живлянку с вечера, – Ута подавила зевок, – полночи выворачивало.
Ута вырастила четверых детей своего первого мужа и до сих пор, хотя у них давно имелись свои семьи, не могла перестать заботиться о них.
– И эта гадов морских налопалась? – усмехнулась Эльга.
– Перепила?
– Если бы. – Ута склонилась к сестре и прошептала на ухо: – Понесла она. С тех пор еще, как приехали сюда.
– Матушка Ма… Феотоке Парфэнэ!
[30] – Эльга всплеснула руками.
Мистина насмешливо присвистнул.
Захваченная переговорами и мыслями о судьбах держав, Эльга совсем упустила из виду, что другие-то люди и в этом волшебном царстве продолжают жить обычной жизнью. Мельком вспомнился муж Живляны, Одульв, – это он сидел на ограждении и едва не грохнулся вниз.
– Сейчас вот заснула, – добавила Ута. – Я с ней Инчу оставила посидеть.
– Ну, хоть кто отсюда с прибылью уедет! – вздохнула Эльга. – Может, это добрый знак?
* * *
– Святшины с купцами уезжают!
Новость разнеслась по палатиону Маманта, едва его обитатели стали просыпаться. Вечером ни о чем таком разговора не шло, и Горяна поначалу не поверила.
– Да ну! – возразила она Святане, сообщившей ей это. – Куда они без княгини уедут, без нас всех?
– Мне мать сказала. А ей – Улебка. Они ночью решили, и княгиня позволила.
Горяна лишь смотрела на нее в изумлении, забыв вытереть воду с лица после умывания. Новость поразила ее как громом: не умещалась в сознании. Пока зевающая Велка чесала ей косу, она твердила про себя молитву к Богородице Деве, чтобы успокоиться. Надела поверх крестильной сорочки какое под руку попало платье и вышла в триклиний. Но там еще было пусто, княгиня не спускалась из спальни, и Горяна пошла в сад, оглядываясь по сторонам – но так, чтобы никто не заметил, что она оглядывается.
– Ой, будет сейчас твоему рыжему! – усмехнулась Эльга, глядя из окна на идущую по саду девушку – стройную, в светлом платье из некрашеного шелка, с черной косой до пояса.
После ночных разговоров она проснулась позже обычного, и ей еще не расчесали волосы.
– А что там? – Ута тоже выглянула через ее плечо. – Ох ты! Она сейчас же узнала.
Наконец Горяна нашла, что искала: в тени под гранатом на траве валялись в ожидании завтрака несколько отроков, а среди них двое послов Святослава – Улеб и Стейнкиль. Мистина уже распорядился послать к логофету дрома известие об отъезде части послов, чтобы им выдали положенные припасы на дорогу. Оставалось только ждать, вспоминая чудеса цветущего царства, которого они, быть может, никогда более не увидят.
Горяна прошла мимо, слегка кивнув им, и удалилась под сень розовых соцветий олеандра, где стала блуждать по выложенным мрамором дорожкам, будто ожившая лилия.
Наконец княгиня сошла вниз, в палатионе ударили в било: стол накрыт. Отроки поднялись и двинулись в триклиний. Улеб остался лежать на траве, закрыв глаза, будто задремал. Стейнкиль окликнул его, но он махнул рукой: ступайте. Ухмыльнувшись, Стейнкиль ушел, а Улеб все лежал, сквозь ресницы наблюдая за дорожкой.
Вот на ней показалась девушка, идущая к палатиону. Улеб разом проснулся и сел.
– Горяна!
Она остановилась, но не взглянула на него, лишь слегка обозначила намерение: не стоит ли повернуть голову? Нет, пожалуй, там нет ничего важного! В черных волосах ее сияли, будто жемчужины царского венца, цветы жасмина на тонкой ветке. Несмотря на неправильность черт, смуглое лицо ее дышало царственным величием и оттого казалось прекрасным.
– Горяна! – снова окликнул Улеб и, ловко вскочив, подошел к ней.
– Я Зоя! – надменно поправила она, взглянув на него лишь мельком, будто не желая видеть.
– Ну что ты? – с легкой досадой окликнул Улеб. – Ничего не случилось, а ты уже нос воротишь.
Он хотел взять ее за плечи; она отскочила, однако повернулась к нему.
– Не случилось? А я слышала, вы с купцами уезжаете – это разве неправда?
– Уезжаем, да. Но чего ты так, будто я виноват в чем перед тобой! Прощаться скоро придется, а ты и поговорить не хочешь!
– Не виноват? Ты – князев старший посол, это ты решил уехать. И все из-за чего? Дары царские вам не понравились?
– Да уж конечно! – Улеб снова разозлился, вспомнив вчерашнее унижение. – Вам по сколько серебряшек дали?
– По двадцать.
– А нам по пять!
– Одна дева четырех отроков стоит! – усмехнулась Горяна.
– Нельзя такое поношение стерпеть! Мы здесь с этими ж… жабами оставаться не желаем!
– А что ты мне обещал?
