– Берковец! Сталкивайте три лодьи! – заорал Улеб. – Тверд, мы прикрываем!
Видя, что вожделенная добыча вот-вот уплывет из рук, «хазары» вновь ринулись на приступ.
«Стена щитов» рассыпалась: два десятка отроков развернулись и стали сталкивать лодьи в воду, прочие бросились навстречу местным, с диким яростным криком рубя направо-налево и стараясь оттеснить их. К этому времени нападавших уже осталось на ногах не так много: среди них мало кто имел шлемы, щиты тоже нашлись не у всех, и прибрежная полоса была усеяна смуглокожими телами. Русы тоже понесли потери: среди тел на гальке лежали и свои, но прорваться, чтобы попытаться их подобрать, – нечего и думать.
– Отходи! – орал Улеб. – В лодьи!
Отбиваясь уже по колено в воде, русы прыгали в лодьи. Здесь нападавшие отстали: понимали, что за эту строптивую добычу придется заплатить многими жизнями, а на это они не рассчитывали. Давили только числом и наглостью: явно не кагановы воины, а так, дрянь прибрежная.
Когда лодья уже отходила, еще какие-то трое промчались через полосу прибоя и с воплем: «Свои! Возьмите нас!» – влезли на борт. И уже отходя от берега, Улеб разглядел, что это Сигват Волкогон и двое из его малой дружины.
– Ты откуда? – тяжело дыша, он схватил Сигвата за плечо. – Где князь?
– Так это мы вам трубили! – Столь же жадно глотая воздух, доложил Сигват. – Кабана… несли. Князь… послал.
– Где он сам?
– А клюй знает!
Стрела с берега вонзилась в борт совсем рядом с рукой Сигвата, и он пригнулся, прячась за чей-то выставленный щит. Из бывших с ним пяти человек трое пропали при прорыве через прибрежную полосу. Разделанного кабана бросили в зарослях, откуда Сигват ударил в тыл хазарам, и три лодьи остались на берегу – на них у Улеба не хватило людей.
Отроки налегали на весла, выгребая прочь от берега. Для стрел они теперь уже были недосягаемы. А уцелевшие хазары бегали по берегу, скакали, забравшись в пустые лодьи, и выкрикивали что-то оскорбительное.
– Ой, что это у них? – вдруг охнул Дыбун рядом с Улебом.
– Где?
– Вон, тот, с копьем…
Улеб пригляделся и похолодел. На одном из полуголых хазар на берегу болтался красный плащ – тот самый, который он видел не далее как нынче утром. В этом плаще ушел с берега Святослав, и это был единственный красный плащ в уцелевшей дружине.
Может, просто похож? С такого расстояния Улеб уже не мог сказать точно, но видел светлую полосу отделки по краю, изрядно замызганную.
А другой хазарин размахивал копьем, на которое был надет шлем с полумаской.
– Рус! – полуразборчиво орали оттуда по-гречески. – Рус, куда бежишь? Вот твой архонт! Возьми его с собой!
Улеб судорожно сглотнул. Нечего и пытаться разглядеть, что там надето на копье под этим шлемом. И даже плащ мог оказаться совсем другим, не Святшиным. Но легче становилось ненамного.
Теперь, когда прямая угроза своей жизни и жизни оставшихся людей миновала, явилась мысль, от которой пробрало морозом.
Где Святослав?
* * *
Близилась полночь, и в Киеве давно все затихло, когда к пристаням Почайны подошла лодья. В месяц вересень ночи уже полны густой, непроглядной тьмы, но в полнолуние свет луны превратил реку в сплошное поле искрящегося серебра, и черный очерк лодьи на нем отчетливо выделялся. К причалу вышла стража: десяток отроков из дружины Мистины, под началом Скудоты.
– Это кто там? – окликнул десятник. – Что за лешии?
– Из княжьей дружины мы, – донесся ответ с реки. – Улеб Мистинович.
– Улеб? Это я, Скудота! Откуда ты? Князь возвращается?
– Я это! – Улеб на носу лодьи помахал рукой.
Лодья пристала, Улеб с тремя отроками перебрался на причал.
– Ну, как вы? – При свете принесенного факела Скудота узнал его и обнял. – Воротились? Где все? Как поход?
– Войско в Витичеве. Завтра будет здесь. Меня вперед послали.
– Ну, как сходили? – со всех сторон посыпались вопросы оружников.
– Добыча?
– Потери?
В голосах слышалось возбуждение, сшитое из надежды и опасения.
– Есть и добыча. Полону взяли у греков, скот есть, утварь всякая…
– Потеряли много? – По голосу Улеба Скудота понял, что проход прошел не гладко.
– Неполную сотню. Ну, пусти, брат, после все расскажу.
Скудота посторонился. Неполная сотня из восьми – не очень большие потери, в пределах неизбежного. Кто именно не вернулся, есть ли среди них те, кого он знал – это все прояснится завтра. Когда большая дружина войдет в Киев, будут жертвоприношения, пиры, дележ добычи и подарки тем, кто хранил стольный город во время похода.
От предложенного факела Улеб отказался: дорогу к Свенельдовой улице, где родился на старом дворе своего деда, он легко находил и в темноте. Все давно спали, только две собаки бегали за тыном да дремали под навесом крыльца двое челядинов-сторожей.
С тяжелым сердцем Улеб постучал в родительскую избу. Челядин сказал, что отец дома, никуда не уехал, и это обещало облегчение: вот-вот эта невыносимая тяжесть с его плеч будет снята и переложена на другие – широкие и выносливые. Сколько Улеб ни вспоминал те злополучные дни, сколько ни прикидывал, мог ли где-то поступить иначе, чтобы избежать несчастья, но нигде не находил вины. И все равно не мог избавиться от чувства стыда, подмешанного к горю.
– Кто там? – окликнул Мистина с лежанки, услышав легкий стук в дверь спального чулана.
И по привычке длиною в жизнь опустил ладонь на рукоять топора, лежащего у постели на полу.
– Отец! – Улеб вошел и остановился у порога. Огня в избе не горело, и после залитого лунным светом двора в жилье было темно, хоть глаз коли. – Это я, Улебка. Проснитесь.
– Что случилось? – подала голос Ута из-за спины мужа. – Сынок? Вы все вернулись?
Радость мешалась в ее голосе с недоумением.
– Беда случилась. – Улеб плотно закрыл за собой дверь, чтобы челядь не слышала. – Вставайте…
* * *
Эльга проснулась и не поняла отчего. Уже потом, приподняв голову, услышала тихий, но настойчивый стук в дверь.
– Кто там? – Бажаня, спавшая у порога, первой поднялась и подошла к двери.
– Скрябка, разбуди княгиню, – раздался голос отрока Вощаги, старшего над дозорными во дворе; через дверь он не разобрал, кто ему отвечает, но было ясно, что снаружи свои.
После недавней смуты Эльга велела увеличить дозор по ночам с пяти до десяти человек. В Киеве все шло обычным порядком, но она понимала: любое неприятное происшествие может вновь взбудоражить умы.
– Я сейчас, – ответила она и отодвинула занавесь – из царских гинекеев, затканную дивными золотисто-желтыми птицами.
