– Асмунд где?
– В Витичеве. Завтра приведет дружину.
– Асмунд все правильно сделал, – подал голос Мистина. – Ходить на Каршу с семью сотнями нет смысла, а дружина сейчас нужна здесь. И нам надо решать, что мы завтра будем людям говорить.
Эльга ощутила наконец, что Ута сжимает ее руку. Захотелось вскочить, закричать: это неправда, неправда, он жив! Она сглотнула, подавляя судорогу в горле, предвестницу рыдания: ей ведь и не сказали, что сын мертв. Просто никто не знает, где он.
– Он еще может найтись, – подтвердил ее мысли Мистина. – Пока тела никто не видел, хоронить его рано. Он удачливый. Но у нас Киев и дружина без князя. И неизвестно, на какой срок. Может, он завтра их догонит. А может, вестей не будет до зимы.
«И зимой тоже», – мысленно закончила Эльга, так отстраненно, будто речь шла о сыне какой-то другой женщины.
И тогда – все. Не будет у нее больше сына… Вот так: двадцать лет был – и вдруг нет. Она пыталась окинуть взглядом полуденные края – жерло Днепра она видела дважды в минувший год, – но мысленный взор терялся на просторах, известный ей лишь понаслышке. Таврия, Климаты, Херсонесская фема, Боспор Киммерийский, хазарские крепости Карша и Самкуш, за которыми начинает каганат… Хазарское море, Персия, куда уже не первый век увозят полон… Горы, холмы, полустепи и степи, проливы, приречные заросли… Как найти там человека, пусть даже он князь? Живого, мертвого? Все равно что уронить кольцо посреди моря и вглядываться в синие глубины… Безнадежно.
Наваливалась растерянность, за которой уже мерещился ужас невосполнимой потери. Захотелось обеими руками вцепиться в лежанку. Перед лицом зашевелился туман той пропасти, в которую она уже падала однажды – восемь лет назад, когда Олег Предславич привез ей весть о гибели Ингвара. Но тогда он точно сказал ей, что муж погиб. Не оставалось никаких сомнений – ни у вестника, ни у нее самой. Теперь же никто не знал в точности, что случилось и что об этом думать. Сердце будто качалось на доске. То ввысь, к светлым небесам: никто не видел Святшу мертвым, он может быть жив! – то вниз, в черную пропасть: исчезнув на землях каганата, он очень даже мог погибнуть. И если Улеб, Асмунд и дружина вернулись, значит, еще семь сотен человек думают, что мог…
Голова пошла по кругу. Ута обхватила Эльгу за плечи, и только тут княгиня осознала, что чуть не упала.
– Он еще может вернуться, – дрожащим голосом сказала Ута. – Пока никто не видел тела, мы не должны думать, что… Надо жерт… надо молиться! Бог поможет.
Надо жертвы… Это единственное слово зацепилось в сознании, как рыбка за сеть. Если Святослав еще может вернуться, нужно принести жертвы, и тогда…
– Эльга! – Мистина подошел ближе, сел на лежанку с другой стороны и взял ее вторую руку. – Послушай меня! Завтра в Киев вернется большая дружина. Семь сотен гридей. Завтра в городе и на полдня пути вокруг не останется ни одной собаки, которая не будет знать, что князь пропал и, может быть, погиб. Люди снова придут к твоим воротам и спросят: что с князем? Надо что-то делать. Прикидываться, будто мы что-то знаем и чего-то ждем. Да, люди тоже будут говорить: он еще может уцелеть, но думать все будут одно – как нам дальше жить, если он не вернется. Нужно завтра не дать разгореться этому пожару и ждать.
– И опять… – прошептала Эльга, сжимая его пальцы, будто тонула, а он мог ее спасти, – опять они скажут, что виновата я и мой греческий бог…
Ута охнула и даже выпустила ее руку: это ей не приходило в голову.
– Пес твою мать! – Для Мистины эта мысль тоже оказалась нова.
Захваченные тревогой за сестру-княгиню и племянника-князя, о греческом боге они не подумали. Необходимость с ним считаться еще не вошла в их привычки. А вот о необходимости считаться с городом Киевом Мистина не забывал и во сне.
– Может… – заикнулась Ута: она подумала, не скрыться ли сестре опять в Вышгород, как в тот раз.
Но не стала продолжать: этот выход даже ей, женщине стойкой, но не боевитой, показался недостойным. Для нее, может быть, он и подходил. Но не для ее сестры-княгини, которая никогда не стала бы тем, чем стала, если бы в трудный час выбирала бегство.
– Надо сказать… и показать всем, что я верю… – хрипло произнесла Эльга. Скрябка поднесла ей воды в серебряной чаше, и она жадно глотнула. – Верю, что он жив и вернется. Будто я знаю, где он…
Но как? Она прижала пальцы к закрытым глазам, будто желая отгородиться от света и увидеть подсказку во внутренней тьме. Она ведь верит. Правда верит, что сын вернется. Гибель близкого человека трудно принять, даже когда видишь тело. А когда тела не видишь, то душа на первых порах сама собой продолжает жить, будто ничего не случилось.
И нужно много времени пустоты, чтобы в нее постепенно, капля за каплей, проникло осознание: он больше не придет. Пока однажды эти капли не сольются в уверенность: его больше нет.
Жены русов сгинувших за морем мужей ждут три года… А потом начинают считаться вдовами.
Но Киев не заставишь три года ждать. Уже совсем скоро… завтра… за воротами закипит напуганная толпа, требующая ответа: что делать и… чья вина?
Эльга взглянула на Улеба, понуро сидящего у двери.
Сейчас он уже старше на пару лет, чем тот Ингвар, которого она увидела впервые. Это Ингвар тех времен, когда они заняли киевский стол и их сыну шел второй год… Сын… ему нужна помощь… Если бы отец был жив! Из-за этого сходства мерещилось, будто сам Ингвар где-то здесь. Он поможет… И Эльга не стыдила Улеба за его уныние: уж слишком он привык жить для своего брата-князя. Вырос в уверенности, что рожден служить Святославу, что его обязанность – погибнуть на пару вдохов раньше своего вождя. А сейчас даже не знает, полагается ли ему дышать дальше.
Она не могла сообразить, можно ли Улеба в чем-то винить: это дружине виднее. Уж конечно, воеводы и гриди все эти дни и недели только и делали, что разбирали каждый шаг и спорили, кому как надо было поступить. Асмунд завтра ей расскажет, к чему дружина пришла. Но не это главное. Как успокоить и утешить толпу? Прогнать страх, призвать надежду?
Совсем недавно она слышала что-то полезное… толковое… Ута сказала…
– Надо жертвы, – Эльга подняла глаза на Мистину. – Нужно завтра же послать по улицам объявить: княгини приносят на Святой горе жертвы за благополучное возвращение князя. Рано. Прямо с утра! До возвращения дружины! Пусть это будет первое, что они услышат. А как дружина вернется, сразу позовем Асмунда и старших на гору. Так и Киев, и гриди будут знать: мы верим в добрый исход и делаем для него все, что в наших силах.
– Молоде… Хорошо придумала! – Мистина выдохнул. – Так и сделаем. Жеребца? Ты дашь? А… – Он запнулся, вспомнив, что Эльга больше не принадлежит к тем, кто приносит жертвы богам. – Кто – я и Асмунд?
– И я, – спокойно ответила Эльга. – Мы с Прияной, если она будет в силах.
Улеб поднял голову. Его родители тоже ничего не сказали вслух, но на лицах всех троих отражался один и тот же очевидный вопрос.
