Но как же так? – заволновалась Анна. – Ведь он сам намекал на сходство изображённой с прабабкой Марьи Анной Кашинской? Или Анну вспомнил не из-за этого?
Выходит, на руках у княгини Рязанской – муж! Как понимать такое преображение? Как намёк на детскую зависимость рязанского князя от жениной (считай – московской!) опеки, недопустимой ни в его зрелом теперь возрасте, ни в звании его великого князя. Можно иначе: это предупреждение княгине – как бы ни держала мужа, вырвется и уйдёт. Но куда – к Ледре или в мещёрские леса к Еввуле?
Анна отложила икону и отошла от стола к окну – там ей лучше думалось. Под окном и у ограды дворовые мужики безжалостно рубили пышную вишнёвую поросль. Она радовала глаз по весне пенным обилием цветов, и ягоды удавались сладкие, урожайные, вопреки поздним заморозкам, – и на тебе – под корень, чтобы уберечь двор от лазутчиков. Остерегаясь их, на острове, у самого Трубежа, палили бурьян и сбегающие к воде кусты ивняка. Глядя на огонь, обескровленный всё ещё сильными лучами августовского солнца, Анна думала о настоятеле, нежданно подбросившем неприятную загадку: неужели доброжелательный на вид старик так коварен и зол, что не боится даже кощунствовать?
Она знала, что иконники зачастую вкладывают в свою работу, помимо основного, известного всем, ещё и потаённый смысл. К примеру, чудовище, которое разил Георгий Победоносец, было символом ордынского владычества. Но чтобы кто-то из иконников или заказчиков использовал икону для сведения счётов со своими соплеменниками, для насмешки над ними, такого не было никогда, такого не могло быть.
Этого и нет, успокаивала себя Анна, напрасно она заподозрила благонравного старца в злом умысле и гнусным подозрением осквернила святыню. Она быстро подошла к столу, склонилась над образом. От него по-прежнему исходило ласковое тепло. В женщине (Анна не могла назвать её Богоматерью) она не нашла теперь сходства с собой, да и отрок едва ли был похож на мужа. Ведь настоятель не видел Василия парнишкой? И сходство ликов, и недоброжелательство старца ей почудилось потому, что она сама с собой не в ладу и не в силах одолеть душевного разлада: постоянно борется с Василием за власть – в постели, тереме, княжестве, не хочет с ним делить любовь к сыну. И дело не в извечном противостоянии мужского и женского начала, как полагает многомудрый настоятель. Через неё московский княжеский дом ведёт борьбу с рязанским. Как жестоки были родные, уготовившие ей с пелёнок такую участь. Или они не предвидели, на какие муки обрекают любимую дочь и сестру?
«Не заставить лаять волка по-собачьи» – такую надпись прочитала недавно на заборе рынка. Кто написал, почему? Надпись старательно забеливали, значит, её смысл кого-то смущал, к кому-то взывал. Она тогда проехала мимо, даже не придержав коня, отметив только, что дёготь надписи едва ли закроет побелка, а теперь думала – кто-то неизвестный обращался и к ней тоже. В ней волчья кровь пращура Ивана Даниловича Калиты. Он не гнушался ни подкупом, ни наветом, ни мечом. Сколько невинных душ сгубил, чтобы добиться большой власти, чтобы возвеличить княжество Московское. И никто из потомков его не постыдился родства с ним. В её семье о Калите рассказывали как о славном витязе, правда, без Марьюшки, поскольку в рассказе упоминался и пращур той, князь Тверской Александр. Он вдруг заупрямился, перестал платить дань Орде. Иван Данилович, прознав про это, вызвался помочь ордынцам покарать ослушника. Хан Узбек отдал под начало Ивана Даниловича пятьдесят тысяч своих воинов с пятью темниками. Навели порядок. Иван Данилович стал Великим князем. Историю эту рассказывали московским княжичам с гордостью, в назидание. Братья слушали её внимательно, справлялись о подробностях. Им позволялось спрашивать, пока Юрий не осведомился – только-только кончили трапезничать:
– Почему Иван Данилыч не поддержал Александра Тверского? Вместе бы они, глядишь…
– Нельзя плевать против ветра! – зло оборвал его отец.
– Отчего же тогда, – не унялся Юрий, – Васяткиного прадеда Олега хулят, что не поддержал князя Дмитрия?
И вместо ответа получил деревянной ложкой по лбу. Отец очень метко достал его ложкой через стол – у неё был длинный черенок.
– Надо уметь задавать вопросы, – сказал он спокойно.
Она запомнила наставление, свой вопрос нынче задала умеючи. Оказавшись в чужой стае, она приняла её правила. Ей суждено выступать против своих. Со своими бороться за власть. Этого хитромудрые родственники не предусмотрели.
Анна припала губами к холодному серебру ризы, сказала шёпотом:
– Бог покарает меня за отступничество, за властолюбие, за грехи пращуров моих…
И тут громыхнуло, да так, что задребезжали стёклышки в окнах. Анна рухнула на стул, крикнула негромко:
– Девки! – Громыхнуло второй раз. – Вьюшки, окна!
Девки не шли: зубоскалили, видно, с рындами где-нибудь в переходе или на лестнице, а то и во двор выбежали свежего воздуха дохнуть. Она несмело поднялась и с опаской подошла к окну, надеясь, что это не кара божья, а начинается обычная гроза. Кусок неба над островом был по-прежнему чист, но мужики, что приглядывали за палом, оставили работу и смотрели куда-то в сторону Глебовской башни. Дворовых же не было видно, хотя они и не расправились с кустами окончательно: на траве под уцелевшими вишнями валялись топоры и пилы. Неужели набег?
– Княгиня-матушка, напугалась, чай? – спросила, едва справляясь с одышкой, девка, – со двора вбежала. – Не бойся. Пушку испытывают, ту, что пять лет тому назад купили! Без дела стояла. Воробьи в ней вывелись. Прости, что убежала без спросу, уж больно поглядеть хотелось, как палит.
Анна в растерянности кивнула. Её поразило, как девка весело говорит о пушечной пальбе, словно речь идёт о новом святочном игрище. Впрочем, можно было понять глупую: ей лет десять всего и было, когда татары напали на Рязанское княжество и были побиты далеко от Переяславля. Из пушек тогда не палили, их приобрели позже. Анне и самой любопытно было бы взглянуть, как заряжают пушки, как далеко летят ядра, но не во время же надвигающейся опасности любопытствовать.
– А что, князь был при пальбе?
– Нет, он посла принимает, то есть гонца, – ответила девка, не придав значения сказанному.
– Гонец прибыл из Москвы? И ты молчишь! – Анна махнула рукой, отсылая девку. Та попятилась в дверях и в них столкнулась с князем. Остановилась, не зная, что делать – пропустить его с поклоном или самой прошмыгнуть между ним и дверным косяком. Прошмыгнула – молодая была, неучёная, хотя из хорошей семьи.
Василий не обратил внимания на неучтивость, заговорил от порога:
– Ахмат захватил Олексин. Перерезал всех жителей.
– Боже мой! А что же москвитяне?
– Иван послал к Олексину воевод Фёдора Давыдовича, Данилу Холмского да Ивана Стригу-Оболенского с их ратями, но они не успели наладить переправу через Оку, не было лодок. Стояли напротив города не в силах помочь. Ахмат бесчинствовал, потешаясь над ними.
– А где Юрий?
– Брод охраняет через Оку. Да ты не тревожься: он не один, там ещё двое воевод с ратями, князь Василий Михайлович со своим полком. Иван ведёт туда главные силы.
