Анна слушала мать с нарастающим чувством обиды и досады – не спросила про внука, о зяте ни словечком не обмолвилась, про сыновей ничего не сказала. А Мария Ярославна, не замечая настроения дочери, уже рассказывала о боярине Полуэктове и его жене, той, что якобы извела Марьюшку. Иван, наконец, простил обоих, разрешил им на свадьбу приехать. Тут Марии Ярославне пришлось прервать разговор, чтобы отдать распоряжения служанкам, они то и дело входили в опочивальню, что-то вносили, что-то выносили. Дождавшись, когда служанки в очередной раз вышли, Мария Ярославна сказала с нелепым, не идущим ей теперь лукавством:
– Нет худа без добра. И если бы не Полуэктовы с их колдовством, не видать бы нам царевны…
– Ты бы лучше о ребятах рассказала! – Анна едва сдержалась, чтобы не нагрубить матери.
– А чего о них говорить, – печально отозвалась Мария Ярославна, – грызутся, словно псы в лютень, – и тут же пояснила: – Не между собой – с Иваном не ладят. Наследство Юрия теперь никак не поделят. Иван, вишь, как старший, как великий князь, намеревался себе большую долю взять, а они взбунтовались, не приведи господи. Насилу помирила.
Мария Ярославна замолчала и задумалась. Осела в дубовом кресле, расплылась по нему, как снежная баба под лучами мартовского солнца. И хотя Анне пришло в голову это недоброе сравнение, ей стало жаль мать: сыновья выросли не такими, какими хотелось бы матери их видеть, и сил уже недостаёт, чтобы направлять их, чтобы хоть как-то их изменить.
– Вот отбуду свадьбу – и уйду в монастырь, – бесцветно проговорила Мария Ярославна, будто подумала вслух. – Все надоели…
– А как же я, матынька? – Анна опустилась перед матерью на старый ковёр, положила, как в детстве, голову ей на колени. Мария Ярославна привычно занесла над её головой руку и – резко отвела: волосы Анны покрывал повойник замужней женщины.
– У тебя муж, у тебя сын, и ещё дети будут. Я тебе не нужна и ничего не должна. Моя мирская жизнь кончилась. И прожила я её не напрасно. – Она погладила всё-таки Анну по плечам и, не дождавшись её отклика на сказанное, воскликнула с яростной запальчивостью: – Не напрасно, слышишь? Дай бог тебе воспитать… женить сына на царевне!
Это пожелание изумило Анну тем, что предстоящую женитьбу Ивана мать считала почему-то своей личной заслугой, основным достижением в жизни. Обида захлестнула её – в этой опочивальне, со старинными сундуками, – с неизбывными, знакомыми ей с пелёнок, запахами и шорохами, с огромным мягким ложем, где не раз она засыпала у горячей материнской груди, со старым-престарым ковром из приданого бабки Голтяевой, который спешно расправляли, заслышав шаги князя-батюшки, ей, Анне, больше нет места, ещё не вступивши в Москву, здесь уже властвует царевна.
– Царевна… Ну и что? – проговорила она беспечно, поднявшись и охорашиваясь. – Будто сами какие-то худородные, будто царская кровь нам в диковинку.
– Эх! – выдохнула Мария Ярославна и тоже поднялась, с трудом выпросталась из своего кресла. – Всё это у нас, Анычка, в прошлом. Только благодаря этой чужестранке внуки мои или правнуки наконец смогут стать полноправными царями. А Москва станет наследницей поверженного Царьграда! – И, не давая Анне возразить, громко позвала: – Девки!
Впорхнули нарядные красивые девушки, поклонились почтительно, сначала хозяйке, потом гостье. Новые девушки, не те, что хлопотали в опочивальне только что, Анне они были незнакомы, но она не сомневалась, что они из хороших родовитых семей и у них самих полно девок на услужении.
– На стол накрывайте живёхонько, а то совсем мы заморили великую княгиню Рязанскую. Да проверьте, все ли пожитки княгини перенесли в её покои.
Девушки согласно поклонились и ловко выскользнули в дверь, не поворачиваясь к княгиням спиной.
– Хороши девки, а? Сама учила, – самодовольно пояснила Мария Ярославна. – Теперь в грязь лицом не падут.
Анна поняла, что отвлечь мать от мыслей о царевне ей не удастся.
Трапезничали с непривычной для обеих поспешностью, почти не разговаривали, перекинулись несколькими замечаниями о том, что из поданных кушаний понравилось, а что нет. Уже собираясь идти к себе, Анна спросила о матушке Ксении.
– Приехала третьего дня, – ответила Мария Ярославна равнодушно, – остановилась в Вознесенской обители. Ты можешь повидаться с ней до свадьбы, коли успеешь – невеста уж на Воробьёвых горах.
Вознесенская женская обитель размещалась почти что на княжеском подворье, рядом с Фроловской башней, у Кремлёвской стены. Своим необычным местоположением она была обязана великой княгине Евдокии, вдове Дмитрия Донского, бабке Василия Тёмного. Похоронив мужа, в память о нём, она воздвигла на своём подворье у Фроловских, Спасских ворот небольшой скромный храм Вознесения Господня. Позднее, намереваясь оставить мирскую суету, но не решаясь покинуть малолетних детей на произвол судьбы, основала при храме женскую обитель, куда и перебралась из княжеского терема. Там под именем Евфросинии приняла иночество. В конце жизни она заложила в обители новый храм взамен прежнего. Но из-за смерти княгини, последовавшей вскоре, из-за всяческих прочих бед (набеги, войны, голод и моровая язва), строительство растянулось на шестьдесят лет и завершилось благодаря Марии Ярославне, в знаменательный для Анны год рождения сына.
В кельях монастыря обитали отнюдь не простолюдинки, насельницы его были в основном из богатых княжеских и боярских семей. В ризнице нового храма собралось много их даров: золотая и серебряная утварь, старинные иконы в драгоценных окладах, украшенных жемчугом и самоцветами, искусное шитьё.
Анна решила навестить матушку Ксению тотчас же, не заходя к себе. Отпустила дожидавшихся её девушку и рынду и поспешила к монастырскому подворью. Оно было хорошо знакомо ей с детства: туда она частенько сбегала от мамки, пряталась в высоких лопухах, пережидала очередную мамкину взбучку. Лопухи росли в тени у трапезной, осенью к ним слетались стаи чечёток лакомиться доспевающими семечками. Наблюдая за ними, она возвращалась к остывшей, но теперь встревоженной не на шутку мамке вся в репьях. Именно этот, Вознесенский монастырь, имела Анна в виду, когда грозила матери постричься в монахини. Два других московских были какими-то чужими, далёкими, кремлёвский же и назывался ласково – Девичий, а те, чужие, звались женскими. Сравнивая про себя разные названия, она решила тогда, что девичий предназначен для девушек и девочек, а другие – для безутешных унылых вдов и несчастных старушек. Девочек, правда, она никогда на монастырском подворье не видела, взрослых монахинь в упор не разглядывала – издали же они казались все юными, стройными красавицами, которые надели чёрное, чтобы отделиться от дурнушек.
Улыбаясь своим воспоминаниям, Анна ловко и смело скользила по обледеневшей брусчатке и вдруг остановилась – вспомнила, что ей говорила перед поездкой бабка-повитуха: беременным падать никак нельзя – может прирасти послед, и тогда роженице – верная смерть. Испугавшись, она сразу не решилась сдвинуться с места, стояла, переводя дух, осматривалась. Старого Вознесенского храма не было. Новый же оторвался от Фроловой башни, шагнул на площадь, увлекая за собой прочие монастырские строения. Теперь они оказались за Кремлёвской стеной. В ней, однако, Анна увидела ворота и две калитки по их сторонам. Увы, они были заперты на огромные замки. Пришлось отложить встречу на другой день.
