Анна взглянула на сына – совсем ребёнок, хотя двенадцать лет скоро, вертит головой по сторонам, а судей не слушает, скучает. Впрочем, она тоже не слушает, совсем упустила нить допроса, не знает, что предпринять, как сообщить Василию о догадке.
– Видела ли ты, истица, – спросил судный боярин Василий Шиловский, – что ответчица пьёт кровь?
– Да, Господи, Боже мой! – воскликнула Пичуга и сдвинула на бок шапочку. – О чём речь!
– Отвечай, истица: «да, нет, затрудняюсь сказать», – поправил её молодой судный дьяк Михаил Мелентьев, по прозвищу Язвец. Отчего ему было дано такое прозвище, Анна не знала, на барсука он не был похож, а после того, как он приструнил нахальную девку, стал особенно приятен княгине.
– Да! – вызывающее ответила Пичуга – Язвеца она в грош не ставила, не раз встречаясь с ним перед судом.
– Ты видела, истица, как ответчица глотала кровь? – спросил боярин Шиловский.
– Я же мешок на неё нахлобучила.
– Так «да» или «нет»? – Шиловскому изменяла выдержка.
– Затрудняюсь сказать, – ответила Пичуга, хотя всем ясно было, что следовало произнести «нет».
Язвец принялся вызывать в душную палату отдохнувших где-то в тенёчке послухов. К удивлению Анны, не все считали Еввулу вампиршей. Особенно порадовал княгиню своим показанием древний старичок. Маленький, тщедушный, он едва на ногах держался, а говорил звонко, молодо:
– Да не пила она кровушки, властители мои, не пила! Нету! Нету! Отсасывала дурную, да! У младенца, властители мои, веред был, чирей, по-вашему. А при вереде, всяк знахарь знает, одно спасение – дурную кровь отсосать. Так испокон веку в деревнях делают, да. В городе, не скажу, не знаю. И помогли бы без Еввулы, властители мои, да все трусливы оказались. Веред-то у его на шее был – как тут ножом чиркнуть? Да и дурной крови, гноя много накопилось, тут надо, чтобы у знахаря рот был чистый и зубы целы. – Старик вдруг оскалился и показал свои – не по возрасту белые. – Не решились! Нету! Нету! Она, голубушка, одна не побоялась, о себе позабыла, чтобы младенца спасти. А вы её в упыри произвели. Царица Небесная не простит вас, коли Еввулу, голубушку, засудите. Сказительницу надо судить – она народ взбаламутила!
– Да, как раз! – взметнулась Пичуга. – Я, что ли, младенца погубила? Кто погубил, с того и спрос!
– Жив младенец!
– Ха-ха! – засмеялась Пичуга. – Я собственными ушами слышала, как он затих.
– Покажите его! – гаркнул кто-то с задней скамьи.
Дьяк кивнул ярыжке. Тот вышел и тотчас же вернулся с женщиной в белой вдовьей одежде. На руках она держала младенца. На нём была красная рубашечка, голова и шея обмотаны холщовым платком. Женщина прошла к судейскому столу и остановилась, спиной к прочим. Язвец что-то сказал ей. Она повернулась к собравшимся лицом, сняла с ребёнка платок. Под ним была повязка.
– Не тот ребёнок, не тот! – опять гаркнул кто-то сзади.
– Подменили? – вроде бы удивилась Пичуга.
– Подкупили! Её подкупили! – раздалось с нескольких сторон.
«Началось!» – решила Анна, соображая, как пробраться к сыну. Тот испуганно жался к дядьке. Женщина заметалась у передних скамей. К ней тянулись руки. Шиловский лупил в било, призывая к порядку. Ярыжки оттесняли от женщины любопытных. Ярыжек было мало, им не хотели подчиняться. Язвец вдруг выскочил из-за стола и юркнул в заднюю дверь.
– Хватит! – крикнул, поднимаясь, великий князь. – Спасибо, потешили. Не хотел вмешиваться в суд по причине, всем понятной. Да вижу, без меня не обойтись. Всем сесть. Лишних из палаты убрать!
Через заднюю дверь следом за Язвецом входили вооруженные ярыжки и ратники. При виде их сидящие попытались потесниться, чтобы усадить остальных, но всё-таки кое-кому пришлось уйти. Анне показалось, что ушли все те, кто горланил – стоя орать сподручнее.
– Назначаю испытание огнём, – дождавшись полной тишины, негромко сказал великий князь.
Шум одобрения прошёл по рядам. «Ну, молодец так молодец!» – возликовала Анна и победно посмотрела на Пичугу – у той на щеках, несмотря на белила, выступили багровые пятна, пёрышко на шапке ходуном заходило.
Дьяк взял с поставца многорогий бронзовый подсвечник и поставил на стол перед князем. Тот собственноручно высек огонь и зажёг одну толстую витую свечу. Спросил спокойно, буднично:
– Кто готов?
Этот короткий вопрос враз уравнял в виновности ответчицу с истицей. Теперь, чтобы доказать свою правоту, они вступали в личный поединок. Исход его зависел только от них – не от судей, не от князя.
– Я! – поспешила вызваться Еввула.
Ярыжки подвели её к княжескому столу. Двое других шагнули к оторопевшей Пичуге, взяли её за острые локотки, так что она не смогла бы теперь и шелохнуться, не то что попытаться скрыться. Рядом с могучими стражами сказительница казалась особенно маленькой и тщедушной. Даже некоторые сторонники Еввулы невольно пожалели её. Анна к их числу не относилась. Она жалела только Еввулу, она думала только о ней, нескладной, некрасивой, горемычной: «Глупая, и чего выскочила? Мерзавку что ли эту пожалела? Да пусть бы руку обожгла. Ей не руку – язык бы обжечь!»
Князь кивнул Еввуле. Она стояла к нему и судьям боком, лицом – ко всем остальным. Все, как один, затаили дыхание. Ждали: кто с ужасом, кто со злорадством, кто с недоверчивым любопытством. Сердобольный княжич закрыл глаза.
Довольно высоко подняла Еввула над свечой руку и медленно, очень медленно стала опускать её, пока не коснулась ладонью пламени. Оно забилось, затрепыхало, словно птичка под сачком, но не погасло.
– Хватит! – не выдержал кто-то. – Она не виновна!
– Не виновна! – прокричало сразу несколько голосов.
Заверещал младенец на руках у вдовицы. Сочувствующие Еввуле, теперь их было чуть ли не вся палата, повскакивали опять с мест, Анна сама едва усидела.
– Э нет! – воскликнула Пичуга и вдруг ловко выскользнула из рук ярыжек. Никто опомниться не успел, как она, оттеснив Еввулу, стояла перед князем:
– Ты назначил испытание двоим, великий князь, али не так?
– Испытание не кончилось, – ответил тот и приказал ярыжкам: – Отведите знахарку на место.
И опять в палате установилась тревожная тишина, нарушаемая лишь предгрозовым гудением мух. Пичуга оголила руку по локоть. Потом взяла подсвечник и провела огнём по нежной белой коже, от впадинки на сгибе до кончика среднего пальца, и обратно.
– А-ах! – пронеслось по палате.
– Может, на угольях сплясать? – спросила сказительница нахально, опуская рукав. Свеча уже опять стояла перед князем.
– Шайтанка! – раздалось за окном.
«Что делать, что делать? – мучилась Анна, в то время как Пичуга победоносно улыбалась у стола. – Опасный народ сказители и скоморохи. Она не только на углях спляшет, но и расплавленного олова хлебнёт и не поморщится».
