– Ар-тур, – почти неслышно произносила я, – Ар-амис, ДʼАр-таньян.
Я часами повторяла маминой скалкой приёмы, удары, взмахи, увиденные в «Чёрном тюльпане» или в «Трёх мушкетерах». Клянчила у папы настоящую шпагу, ужасно обижалась на маму, не вовремя напоминавшую папе о начатой и заброшенной мною музыкальной школе.
Только приехавший в гости Артур не стал вышучивать моё увлечение. С уважением взвесил в руках короткую, покрытую глубокими рубцами скалку и вполне серьёзно начал рассказывать о настоящей рапире. Об эфесе, гарде, турнирах, о лучшей в мире музыке – звоне шпаг во время поединков. Об особой жидкости, с помощью которой ухаживают за клинком, полируя, не давая ему заржаветь, потускнеть.
– Последнее дело, если клинок заржавел, – объяснял мне Артур, – или даже запылился. Это значит, что его хозяин либо трус, либо бесславный мертвец.
Я разыскала припрятанную мамой в глубине буфета вторую, почти никогда не используемую скалку – тонкий длинный охлав. Постучала ею о мою «шпагу» и поморщилась от отвратительного глухого звука.
– Ты зачем бабушкин охлав взяла? Сейчас же положи на место, – всполошилась вошедшая в комнату мама. – Не даёт, чтобы хоть одна нормальная вещь в доме осталась! Что за девочка!
Артур с тётей Норой и дядей Суриком побыли в Баку совсем недолго, всего полтора дня. Пока доставали билеты в Москву, покупали с рук чёрную икру, ели папин севрюжий шашлык, ездили на Шиховский пляж. Я всё время крутилась рядом с ними. Караулила во дворе Бойюк-баджи, как всегда, заломившую бешеную цену за браконьерскую икру. Подкладывала в мангал куски распиленной скалки-«шпаги». Сторожила на берегу вещи, занимала для тёти Норы место в переполненном загородном автобусе. Отворачивалась, делала вид, что не замечаю отчаянно машущего с противоположного конца автобуса Ерванда. Так и ехала всю дорогу в жутко трясущемся хвосте «икаруса», вцепившись вместе с Артуром в чёрный горячий поручень.
И вот выяснилось, что Артур не забыл о Баку. Даже после чехословацких, польских, венгерских, гэдээровских поездок на соревнования. А всего-то было полтора дня, из которых полдня пришлось отмываться от липких мазутных пятен грязного шиховского моря!
Вечером к Артуру пришли однокурсники, чуть ли не полгруппы. Шумные, весёлые, проголодавшиеся после митинга на Театральной площади. Ашхен привычно устроилась на «моём» кресле и, проверяя температуру, положила ладонь на лоб Артура. Ваган, высмотрев меня в дверном проёме, дежурно вручил пластинку импортной жвачки. Мушег сел на ковёр, вытащил из кармана тонкую смятую брошюрку и начал читать вслух.
Я мало что понимала – мешали полуприкрытая дверь, множество незнакомых армянских слов, ежеминутные мамины и тёти-Норины поручения. Зато остальные как заворожённые слушали Мушега. Ашхен «забыла» убрать свою ладонь со лба Артура, Ваган задумчиво крутил чашку из-под давным-давно допитого кофе. Когда закончилось чтение, все одобрительно зашумели, задвигались, потянулись за горячим кофе, начали что-то обсуждать.
– Разговоры, разговоры, одни разговоры… – каким-то образом перекрыл шум негромкий голос Артура. – Неужели мы больше ни на что не годимся? Нет уж, лично я в понарошную войнушку играть не собираюсь! Вон Самвел Мамиконян
[36] в IV веке не языком болтал, а с оружием в руках родину от персов защищал! И мы тоже, если по-настоящему возьмёмся… Трёх месяцев, клянусь, трёх месяцев хватит!
Голоса сразу стали громче, Мушег наморщил лоб, щёлкнул пальцами:
– Самвел? Самвел… Этот тот, про которого Раффи
[37] писал? Слушай, Артур, у тебя эта книга есть? Дай полистать!
Я решительно протиснулась между тахтой и креслом Ашхен и, протянув чашку с тепловатым бульоном, попросила:
– Выпей, а? Пожалуйста! Ради тёти Норы.
Артур улыбнулся, взял чашку:
– Конечно, выпью. Ради тебя выпью, Юсик
[38]-джан!
Мушег нетерпеливо перебирал книги, выискивая на полках «Самвела». А я молчала, не собираясь признаваться, что дореволюционный потрёпанный Раффи с дарственной надписью «Верному Юсику от Артура Мамиконяна, июль 1986 года.» так и остался стоять в бакинском стенном шкафу.
10
Перед географией кто-нибудь из нашего класса обязательно прилипал к карте. Водили пальцами по тонким контурам границ Армянской ССР, вымеряли и сравнивали расстояние до соседних Азербайджана и Грузии, придумывали множество фантастических способов снятия блокады. Например, дополнительную доставку грузов через заграничный Иран или по воздуху из Москвы или Америки. Но самым доступным был долгий железнодорожный путь в обход закрытых азербайджанских границ, через Грузию.
«Блокада» – очень чётко, побуквенно выговаривал директор школы, без конца отменяя давно обещанную автобусную экскурсию на озеро Севан. «Блокада» – с горечью выдыхали спитакские и ленинаканские одноклассники, обсуждая дефицит материалов на едва начавшихся стройках. «Блокада» – торжественно чеканил телевизионный диктор, называя её необъявленной войной Азербайджана против Армении.
Перебои с электричеством случались в Ереване и раньше, а с блокировкой газопровода начались проблемы и с газом. Тётя Нора ворчала, приноравливаясь к маленькой электрической плитке, разбирая полупустую сумку с покупками:
– На прилавках лежат только три вещи: бастурма
[39], конфеты-ириски и ореховое варенье!
Дядя Сурик, проклиная топливный дефицит, каждые выходные надраивал и без того чистые, замершие во дворе «жигули».
Дядя Армен иногда завозил нам ворохи свежей ароматной зелени, и мама, распаковав пакет с американской мукой, замешивала тесто для женгялов хац
[40]. Артур стоя, почти не жуя проглатывал горячий пирожок, жестами просил упаковать ему с собой ещё парочку и исчезал из дома до самой ночи.
В последнее время письма из Баку приходили даже чаще, чем раньше. Алида старалась передавать их через всех знакомых, уезжавших из города. Пока мама в первый раз, торопливо и тревожно, читала письмо про себя, я терпеливо ждала, разглядывая на конвертах московские, ленинградские, новороссийские, краснодарские, киевские штемпели. В общем, всё было как и в предыдущих письмах: обстановка в городе вполне терпимая, дела в институте отличные, ежедневные завтраки-обеды-ужины. А папа, потеряв всякий интерес к нардам, митингам, самиздатовским брошюркам, приводит в порядок наши семейные фотографии. Перебирает, вспоминая и надписывая на обороте даты, примеривает то к одной, то к другой страничке давным-давно купленного, но так и не оформленного фотоальбома. И всё откладывает совершенно неформатную мамину карточку двадцатилетней давности, не решаясь немного обрезать, чтобы подогнать её под стандартные альбомные листы.
