Ерванд подошёл к компьютеру, положил руку маме на плечо:
– Искала, как не искала, тётя Грета. В Ереван тёте, наверное, звонила… А там… Сами знаете.
Мама закрыла лицо ладонями, печально покачала головой:
– Э-эх, Нора-Нора! Нора-джан!
Ерванд тщательно запер нашу квартиру, подёргал дверь за ручку и положил ключи себе в карман. У подъезда нас ждало такси до Домодедова. Мама нервничала, то и дело спохватывалась, что что-то забыла, перепутала, не выключила. Ерванд терпеливо её успокаивал:
– Тётя Грета, валнаваца петка чи!
[60] Вот паспорт, вот очки, вот фотоаппарат, вот чемоданы, вот ваша дочка. С самолётом я тоже договорился: не бойтесь, низко-низко будет лететь. Всё, садитесь.
Ерванд захлопнул за мамой дверь, просунул голову в опущенное окно водителя, пожал ему руку, протянул деньги. Потом подошёл ко мне, осторожно приобнял за плечи:
– Ну ладно, давай не пропадай… Звони, если что.
Алиде – привет.
Ерванд взял с капота вынесенный из дома ковшик воды и приготовился плеснуть её вслед нашей машине. Я вдруг вспомнила бакинский обычай лить воду вслед уезжающим. Мама неукоснительно соблюдала его, провожая папу в Кадебек, а нас с Алидой – в пионерлагерь. Ещё раньше, я знаю, выливала воду вслед уезжавшей в Ереван старшей дочери моя бабушка. Уверена, кто-то из соседей-турков выплеснул стакан чистой колодезной воды вслед убегающей из Карса бабушкиной семье. Вылитая вслед вода, словно благословение, увлажняла, облегчала путь убегающим, уходящим, уезжающим.
– Передам, – улыбнулась я. – Ты тоже не пропадай. Звони. Один за всех…
Ерванд кивнул, выхватил из кармана наш ключ, потряс им над головой:
– Я ремонт всё-таки сделаю, а? Не бойся, простой, не евро. Арки-гипс-картон-мозаику… А лепнину, честное слово, не буду золотом красить. Не в квартиру, э-э, в музэй вернётесь!
