По правому борту встают рулевые, сигнальщики, радиотелеграфисты, артиллеристы, минеры во главе со своими начальниками. По левому - кочегары, машинисты, гальванеры, трюмные; этот парад возглавляет старший механик. Здесь же службы и команды, каждая со своим боцманом. Отдельно личный состав авиагруппы: пилоты, летнабы, мотористы.
Резкие порывы ветра, заворачивают полы офицерских кителей, играют воротниками матросских фланелек, треплют ленточки. Кое-кто зажимает атласно-черные полоски ткани в зубах, чтобы бескозырки не сорвало с голов и не сдуло за борт.
Большой сбор!
- Становись. Равняйсь. Смирно! Равнение на середину!
Это мичман Солодовников. Сегодня он дежурный офицер; он командует этим торжественным церемониалом.
- Господин капитан первого ранга, экипаж гидрокрейсера «Алмаз» по вашему приказанию построен!
***
- Господь всемогущий послал нам испытание. Нам предоставлен невиданный шанс, но и спросится с нас по высшей мерке! Никто, ни единый человек на свете, до сих пор не получал такой возможности. Никто. Только мы.
Слова каплями расплавленного олова, падали в сердца моряков - офицеров и нижних чинов, механиков и сигнальщиков, молодых парней, пришедших на флот в этом году и поседевших на службе ветеранов. Зарин говорил негромко, но ни один звук не пропадал - абсолютная тишина повисла над палубой.
- Да, англичане и французы еще вчера были нашими союзниками. И кто, как не Россия в четырнадцатом году заплатила кровью кадровых, лучших своих частей за спасение Парижа, за пресловутое чудо на Марне? А где была их благодарность? Разве мы забыли о том, что союзнички целый год сидели в окопах и смотрели, как Россия истекает кровью, задыхается от снарядного голода, как отступают под напором германской военной машины наши измученные войска, оставляя врагу исконные земли Российской Империи?
Я украдкой покосился на соседа. Слева от меня ловит командирские слова алмазовский священник, отец Исидор. На офицерском совете, когда была оглашена поразительная новость, он отмалчивался, и только под занавес заговорил: о господнем промысле, о чуде, ниспосланном православным воинам, об ответственности, что лежит теперь на каждом из них. Похоже, на священника особенно сильно подействовал рассказ об ужасах грядущего двадцатого века.
Все утро отец Исидор провел среди матросов и вот теперь шарил взглядом по лицам в шеренгах - искал следы сомнения, нерешительности, отчаяния. Каждый из них не раз рисковал жизнью, отправляясь в очередной поход к Босфору, к Зонгулдаку, к болгарскому берегу, но известие о том, что семьи, близкие, вся привычная жизнь, возможно, потеряны навсегда, могли сломить и самых стойких.
- …или кто-то из нас всерьез верит, что английские адмиралы, кичащиеся мощью и славой Королевского Флота, случайно упустили «Гебен» и «Бреслау»? Мы, черноморцы, не забыли Севастопольскую побудку! Мы не забыли вторжение европейских держав; мы не забыли осаду Севастополя!
Как нелепо, - думалось мне, - как нелепо допустить хотя бы мысль о том, что эти люди останутся в стороне! Решат, что это не их война, не станут вмешиваться в давно отгремевшие баталии. Нет, они - моряки-черноморцы, севастопольцы, - помнят все. И не откажутся вернуть лукавым союзникам и ложным друзьям должок с хорошими процентами!»
Конец первой части
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Караван
ГЛАВА ПЕРВАЯ
I
Гидрокрейсер «Алмаз»
3-е сентября (по старому стилю) 1854 г.
Сергей Велесов, попаданец
27 ноября1915 г., когда наша эскадра была въ 60 миляхъ отъ береговъ Болгаріи, ея атаковали «альбатросы». Пользуясь тѣмъ, что воздушной охраны не было, нѣмцамъ удалось подобраться незамѣтно, и наши опомнились только когда вокругъ стали рваться бомбы.
Много сказано о превосходныхъ немецкихъ моторахъ, позволяющихъ летать на 70 миль отъ берега, въ то время какъ наши «Гномы» едва допускаютъ сдѣлать 30.
По заданію, самый налетъ на Варну долженъ былъ произойти ночью, но его пришлось отложить на утро. Двадцать аппаратовъ появились надъ Варной и стали метать бомбы. Несмотря на бѣшеную канонаду, наши летчики бросали бомбы, вызвавшіе пожары въ порту и въ самомъ городѣ.
Послѣднее навело меня на размышленія. Когда газетный писака говоритъ о «настоящемъ видѣ немецкой культуры», сопровождаетъ слово «нѣмецъ» эпитетомъ «варваръ», «звѣрь», «чудовище», меня это и смѣшитъ, и бѣситъ. Неужели только нѣмцы мародерствуютъ, насильничаютъ, убиваютъ мирныхъ жителей? Неужели во всей нашей многомилліонной арміи — всѣ военныя безъ исключенія такіе идеально-благородные, кристальные люди, что не воспользуются случаемъ пограбить, не изнасилуютъ дѣвушку, не изувѣчатъ мирнаго жителя, не заколютъ въ боевомъ озвѣрѣніи сдающагося въ плѣнъ? Я понимаю, это можно скрыть ради идіотскаго чувства патріотизма, но зачѣмъ обвинять въ томъ же другого и потому только, что это врагъ?
Не лучше ли на себя обратиться? Не у насъ ли офицерство было самой отсталой и некультурной частью общества? Не у насъ ли Купринъ заклеймилъ это въ своемъ «Поединкѣ»? Не у насъ ли въ страшныя 1905–6 годы военныя звѣрствовали похуже нѣмцевъ? Не у насъ ли чертъ знаетъ что выдѣлывали «доблестныя», «славныя», «удалыя» молодцы-казаки?... Удивительно коротка память у обывателя...
***
Я закрыл тетрадку. Автор прав: у российского обывателя, особенно, либерально настроенного интеллигента, к каковым несомненно, относился и он сам, удивительно короткая память. Точнее, она у него избирательная - эта публика помнит лишь то, что ей удобно, что подтверждает их любовно выпестованную точку зрения. И с легкостью необычайной вычеркивает из памяти все остальное. А если и не вычеркивает - то предпочитает просто не замечать.
И жили, и не замечали - как не замечало неудобной действительности предыдущее поколение, певшее дифирамбы польскому восстанию. Они превозносили Врубелевского и Миладовского, вешавших православных священников, вязавших своих косинеров кровью евреев и белорусских крестьян - точно так же, как восторгались чеченскими «ребелами» те, кто упорно не замечал отрезанных голов русских срочников и торговли пленными.
Да, этому поколению идеалистов повезло - успели умереть своей смертью, под хруст французской булки. А что ожидало тех, кто радовался Цусимской катастрофе, понося зверства казаков и припоминая по всякому поводу купринский «Поединок»? Где оказались все эти барышни и юноши и среднего возраста профессора, врачи и присяжные поверенные, посылавшие японскому императору поздравительные телеграммы? Кому-то удалось в последний момент запрыгнуть на нижнюю ступеньку трапа философского парохода. А кто не успел?
Хорошо, если хоть как-то обустроился в Париже. Или, на крайний случай, в Стамбуле. А остальные пилили сучья двуручной пилой в УсольЛаге и размышляли о превратностях бытия. И, жуя лагерную пайку крепко жалели о том, что тогда, в пятом году вместе с другими...
