Звено гидропланов М-5
8-е сентября 1854 г.
лейтенант Реймонд фон Эссен
Корабль Ее Величества «Родней» умирал. Это была мучительная смерть - языки огня поднимались поднималась выше мачт; огромный парусник, лишенный управления (буксирные концы обрубили, как только начался пожар), выкатился из строя. У шкотов уже никого не было, но порывы ветра, раздувающие пламя, наполняли заодно фок и фор-марсель, давая линкору ход. Грот-марсель сгорел, его остатки свисали с рея обугленными клочьями; еще несколько минут - и огонь сожрал ванты, грот-мачта рухнула поперек квартердека, взметнув тучи искр. Обреченный «Родней» рыскнул влево и носорогом попер на колонну, идущую параллельно линейному ордеру. Колесные пароходы, волокущие транспорты с войсками, спешно бросали их и отворачивали от охваченной огнем махины.
Кобылин, изрыгая черную брань, поливал гибнущий линкор очередями. Смысла в этом не было никакого, на «Роднее» и без того царила паника. Никто не пытался бороться с пожаром: матросы метались по палубе, вылезали из пушечных портов, прыгали с планширя; самые невезучие ударялись о крутой изгиб борта. Но летнаб все равно косил свинцом перепуганных людей, а Эссен, которому по уму, следовало пресечь бессмысленный расход патронов, наоборот, выписывал широкий круг, держа «Родней» в центре, и яростно орал при виде валящихся фигур.
Уж очень дорого далась эта победа.
***
Первый заход сделали вдоль британской колонны. На головной «Хайфлауэр», бомб тратить не стали - по фрегату пристреливался «Алмаз», и о его судьбе его можно было не беспокоиться. Ракета с аппарата Марченко указала «ударному звену» цель - «Санс Парейль», винтовой линкор, ударная сила эскадры.
Первые бомбы легли мимо. Кобылину повезло больше: два «коктейля Молотова» (бог знает, что имел в виду пришелец из будущего, именуя так бутылки с горючей смесью) булькнули в воду, а третья ударилась о грот-стеньгу и окатила чадным пламенем марсовую площадку. Но черная с белыми продольными полосами громадина уже осталась позади, и бомбы посыпались на следующий мателот. Потом - на третий, и так до самого хвоста колонны.
Попаданий на этот раз было больше: пилоты прошли над парусными линкорами в кильватере «Санс-Парейля», едва не цепляясь за клотики. С кораблей стреляли, но что толку было от этой пальбы? Одно дело - отогнать ружейным огнем гидроплан, выписывающий виражи на уровне фальшборта, и совсем другое - стрелять вверх, сквозь путаницу такелажа, по цели, на мгновение мелькнувшей над палубой. Несколько мелких бомбочек легло куда надо, да и Кобылин отметился то ли двумя, то ли тремя бутылками.
Второй заход - с кормы, вдоль колонны - обещал результаты посолиднее. Как ни медленно ползли британцы, но все же теперь гидропланы их нагоняли, а значит, над каждым из кораблей проводили на секунду больше. Да и пилоты приноровились к целям.
Первая бомба в полпуда весом, рванула на шканцах концевого «Беллерфона». Сработал идущий первым Корнилович: Эссен, замыкавший ударную тройку, видел, как расшвыряло фигуры в темно-синих офицерских мундирах.
Следующему в колонне линкору, «Лондону» (огромные позолоченные буквы отлично читались на корме) достались две шестифунтовые бомбочки и пара бутылок от Кобылина. Летнаб швырял сразу по нескольку штук, намотав на палец длинные шнуры терочных запалов, чтобы они разом выдергивались из улетевших за борт бутылок.
За «Лондоном» последовала главная цель - «Санс Парейль». К удивлению Эссена, горящий марс успели потушить. Но ничего, дел у команды линкора тут же прибавилось: несколько бутылок и две бомбы, по одной от Корниловича и с «девятки». Мичмана Цивинский ухитрился всадить двухпудовую бомбу в основание фок-мачты, и Эсен увидел, как покачнулась эта массивная деревянная колонна, как повалилась за борт, увлекая за собой путаницу вант, штагов, ломая реи; как посыпались в воду марсовые...
Миновав «Санс Парейль», Корнилович увел гидроплан в сторону - в голове ордера, вырастал еще один дымный столб, и соваться туда, под снаряды «Алмаза», не хотелось.
Навстречу следующему аппарату, «девятке», с кормы «Роднея», шедшего на буксире за «Терриблем», захлопали ружья. Гидроплан клюнул носом, провалился футов на двадцать, ниже марсовых площадок. Эссен не понял, что произошло - то ли повезло одному из стрелков, то ли нервы у пилота не выдержали. Аппарат словно пьяный, мотнулся из стороны в сторону, задрал нос, вильнул - и зацепил плоскостью бизань. «Девятку» швырнуло в самую гущу снастей; на мгновение лейтенанту почудилось, что гидроплан так и зависнет, подобно мухе, угодившей в паутину. И тут же сверкнуло, фюзеляж переломился пополам, отлетели, разбрасывая стойки, плоскости. Мелькнула за борт распяленная человеческая фигура, и все захлестнуло прозрачной завесой огня. Топливный бак, понял Эссен, такой же, как у них за спиной. Разбился о палубу, и хватило одной искры, чтобы превратить шканцы «Роднея» в крематорий.
«...вот и еще два пилота пополнили ангельский авиаотряд...»
«Кольт» захлебнулся очередью - кончились патроны. Пилот взял штурвал на себя, и М-5 подскочил сразу на сотню футов. Внизу, насколько хватало глаз, море усеяно кораблями. В разрывах дымной пелены видна завалившаяся на борт «Британия»; чуть дальше чадным костром пылал пароходофрегат, а позади линейного ордера, в гуще транспортов, догорает «Родней». Лейтенант огляделся: аппарат Корниловича дисциплинированно пристроился справа. Эссен помахал ведомому - домой!
II
Из книги Уильяма Гаррета
«Два года в русском плену.
Крымская эпопея»
«Вот я и подошел к самому черному, самому трагичному дню из всех, пережитых за эти два года. На его фоне меркнет даже гибель «Фьюриеса» - особенно, с учетом разрушительных последствий, которые имели эти события для многих стран, так или иначе затронутых военными бурями. Мне возразят, что нельзя придавать такое значение одному сражению; я же отвечу, что ведь и искра на конце огнепроводного шнура мала, но она вызывает взрыв камуфлета, обрушивающего бастион!
Но оставим отвлеченные рассуждения ученым историкам и перейдем к тому, чему автор этих строк был свидетелем. Ибо истинное свое предназначение - разумеется, помимо служения Господу, - он видит в том, чтобы точно и беспристрастно поведать об этом читателю.
В то утро, восьмого сентября, завтрак нам подали в каюты, хотя раньше пленников с «Фьюриеса» приглашали в кают-компанию (разумеется, после трапезы русских офицеров). Мы принялись утолять голод, привычно обмениваясь шутками по поводу русского меню, когда раздались звуки горна и колокола, извещавшие, видимо, о некоем тревожном событии. Мистер Блэксторм, с которым я делил каюту, открыл дверь, чтобы узнать, в чем дело. К удивлению, снаружи оказался матрос, вероятно приставленный для надзора за нами. Мистер Блэксторм заговорил с ним по-русски, чем немало меня удивил - я понятия не имел что он владеет этим языком!
Разумеется, я не понял ни слова, тем более, что беседа скоро прервалась: в коридоре показался русский врач, мистер Фибих. Он отдал нашему церберу распоряжение, которое тот попытался оспорить; медик повысил голос, настаивая на своем, и надзиратель ушел. Я обратил внимание, что на поясе у матроса была кобура с револьвером.
