***
Лежать на груде сухих сетей было несказанно удобно. Белых вытянулся и закинул ноги в берцах на борт, подсунув под голову пробковый буек. Сидящий напротив дядя Спиро с неодобрением покосился на слишком уж развязную позу пассажира, но смолчал. После захвата турецкого парохода он сменил иронично-покровительственное отношение на боязливое почтение и старался лишний раз не перечить гостю. Да и какой он теперь гость? Скорее уж компаньон, а то и подельник...
Солнце еще не всходило. Небо на востоке окрасилось в оранжевый цвет апельсиновой кожуры, над водой бродили розоватые полосы тумана. Впереди, на темной стороне горизонта проступал высокий, обрывистый берег с черной невысокой башенкой.
- Это что, маяк? - нарушил молчание Белых. - А что фонарь не горит? Вроде, самое время...
- Это телеграф, кирие. - отозвался Капитанаки. В тридцатом году построили, по приказу адмирала Грейга. Линия от Севастополя до самого Измаила.
Белых уже и сам разглядел над крышей башни мачту, канаты и угловатые крылья оптического телеграфа. Вот, значит, как они держат связь по побережью... что ж, неглупо. Одна беда - сообщение может перехватить кто угодно. Правда, потом его надо расшифровать...
- А зачем нам сюда тащиться? Да еще и морем, посреди ночи?
Они около часа гребли вдоль берега от неприметной бухточки, где погрузились в шаланду. Дядя Спиро буркнул только: «Пошли, кирие, Апостолокакис ждет», взвалил на плечо тюк в мешковине и затопал к тропинке, прорезающей береговой откос. До объяснений он не снизошел.
- Никанор Апостолокакис очень бережется. - подумав, ответил грек. - Сказал: «на Молдаванке ушей лишних много, зачем?» Он только вчера пришел из Трабзона, привез одного человека. Говорит: «пригодится он вам, море знает, пароходы понимает, в военном флоте служил. Нужный человек.» Я Никанору верю, зря табанить не станет...
- Ну, нужный, так нужный. - покладисто ответил Белых. - Тебе, дядя Спиро, виднее. Говоришь, твой Апостолокакис из Турции притащился? Он что, тоже контрабанду возит?
Старик хитро сощурился:
- А ты решил, что старый Капитанаки один товар с того берега возит? Нет, кирие, у нас этим мало не каждый третий промышляет. И как люди услышали про нашу задумку - все пришли, просятся с нами. Вчера Сандропулос приходил с сыновьями. Сказал: «Я сам стар, руки уже не те, а их возьми. Добрые тебе помощники будут.»
- И что, взял?
- Взял. Я сыновей Сандропулоса давно знаю, в море с ними ходил. Помехой не будут. Только скажи, кирие - ты правда, веришь, что нам позволят такое дело?
- А почему бы и нет? - хмыкнул капитан-лейтенант. - Закон не запрещает, даже наоборот. Тот же адмирал Спиридов вовсю раздавал грекам каперские грамоты...
- Было дело. - согласился грек. - Родичи моей жены с Архипелага, они в войну восемьсот пятого года по русской бумаге и под русским флагом француза ловили. А потом турку. Дядя ее русскому агенту в Венеции три шебеки с грузом сдал и поимел с того прибыля!
- Вот видишь? Так что зря опасываешься, дядя Спиро, все у нас сладится. Пароход, пушки есть, люди, сам говоришь, просятся, моряк этот твой... Бумагу я обеспечу, устроим господам союзничкам вырванные годы...
***
Никанор Апостолокакис оказался невысоким, крепким, просоленным дядькой далеко за пятьдесят. В руке он держал жестяной фонарь со свечкой; огонек таял в подступающем утреннем сумраке. Отсветы ложились на темное, изрезанное морщинами лицо, бритый квадратный подбородок, бычью шею. Колоритный персонаж, подумал Белых. Они тут все колоритные, хоть в кино снимай. И похожи - курчавые черные волосы, усы... Знаменитое одесское арго видимо, еще не сложилось, но отдельные словечки нет-нет, да и проскакивали.
Апостолокакис встретил их возле уреза воды. Помог по черноморскому обычаю, вытащить шаланду на песок, не спеша вытер руки о штаны и только тогда поздоровался. Трижды обнял Капитанаки, каждый раз хлопая старика по спине; капитан-лейтенанту подал руку - по-крестьянски, дощечкой. Белых пожал, подивившись крепости ладони.
- И где твой найденыш, Никанор? - спросил грек. – Вот, капитан в сомнении - не зря ли мы гребли от самого Большого Фонтана?
Никанор обернулся к откосу, поднял над головой фонарь, дважды вз махнул им и крикнул: «Эла!
[20]». Белых как бы невзначай завел руку за спину, к рукояти пистолета за поясом.
В лиловой черноте, заливавшей склон под башней, раздался шорох, посыпалась по склону мелкая галька. Захрустело, будто кто-то невидимый оступился и теперь нащупывает подошвами опору на предательской осыпи.
- Шайзе! Щтейнкштифель
[21]...
«Немец? Здесь? А ведь дядя Спиро говорил, что он военный моряк...»
Незнакомец спускался с обрыва. Ноги его, обутые в молдавские постолы, разъезжались на каменной мелочи. Удерживая равновесие, человек взмахивал руками, и при каждом движении длинная овчинная безрукавка расходилась, открывая на обозрение...
«…ешкин кот, да он в галифе! И рубашка форменная, с накладными карманами!..»
Белых дождался, пока чужак подойдет к лодке, вдохнул, выпятил челюсть и каркнул в лицо новоприбывшему:
- Хальт! Вер зинт зи? Фон вальхэр ваффедатунг? Флигэр? Артилри? Вифль шверэ хаубицн?
[22]
Немец вытянулся в струнку. Белых показалось, что он услышал звонкий щелчок, будто вместо разбитых постол на ногах у того были высокие армейские сапоги.
Их бин обер-лёйтнант цур зее Ханс Лютйоганн, херр офциер! Ихь бин...
И осекся.
- Ихь понимайт нихьт вас ист дас... - в бледно-голубых глазах вспыхнуло недоумение, потом гнев. Еще бы, так попасться!
- Значицца, по-русски шпрехаешь. - кивнул довольный каплей. Немецкого он отродясь не учил, а фразы эти позаимствовал из военного разговорника 42-го года издания. Белых приобрел его в Москве, на Вернисаже, у военно-исторических барахольщиков, и с тех пор взял в привычку третировать бойцов лающими немецкими репликами.
Вот и пригодилось...
- Обер-лейтенант цур зее, говоришь? Кайзермарине?
- Яволь!
И уже по-русски: - Простьите, откуда ви знайт?...
В льдистых глазах вместо гнева уже плескался страх.
«...что ж, закрепим. Да и на место поставить лейтенантика - дело святое.»
- Вопросы здесь задаю я! - рыкнул Белых. И добавил, для пущей убедительности: - Штээн зи руихь!
[23]
