Объяснить я не успеваю. Виви даже начать не дает. Слезы – градом, и все не так. Все не так.
– Убирайся.
Она швыряет в меня пустым пластиковым стаканчиком. Успеваю увернуться. Боже Милосердный.
– Глаза бы на тебя не глядели! УБИРАЙСЯ ОТСЮДА!
Виви давит на красную кнопку, буквально через мгновение появляется медсестра. Я весь в холодном поту.
– Пусть он уйдет! – рыдает Виви. – Прогоните его. Пожалуйста, прогоните.
– Ступай-ка ты отсюда, милый, – говорит медсестра.
Подчиняюсь. Плетусь в коридор – а что еще остается? Я разбит и раздавлен чувством вины. Медсестра тоже выходит, закрывает за собой дверь. Дурацкий букет я так и не отдал Виви. Ничего не понимаю. Медсестра глядит довольно кисло.
– На свой счет не принимай. В первые дни состояние всегда нестабильное.
– Да все нормально, – бормочу я, больше себе, чем медсестре.
Цветы оставляю на медсестринском посту, прошу дежурную поблагодарить от меня всех, кто ухаживает за Виви.
Ее слова преследуют меня и за больничными дверями, даже солнечный свет их не разгоняет. «Зачем ты вообще пришел? Зачем?»
Затем, что, когда мы познакомились, мне было плохо. Очень плохо. Но Виви не отшатнулась от меня. Легко со мной или трудно – ее не волновало, и чувства ко мне от этого не зависели. И Виви тоже не обязана быть веселой, милой и так далее. Потому что в этом смысл отношений.
Дома братья и сестры сразу соображают – меня лучше не трогать. Я замешиваю тесто. Сыплю муку на стол, яростно орудую скалкой. Леплю из теста шар, снова раскатываю в лепешку.
Не пирог получился – картинка. С ног до головы обсыпанный мукой, кладу свое произведение в контейнер. С излишним нажимом пишу письмо.
Зачем? Потому что однажды ты мне сказала, что тебя темные тупики не пугают. Так вот, Вив, меня они тоже не пугают. И тебе это известно. Иначе я бы своих давным-давно пробросил, свалил бы от них. Мы же оба это понимаем, Вив.
Еще ты советовала спрашивать близких о том, что им необходимо; учиться слушать. Вот я и спрашиваю. Я слушаю. Пока что прими этот пирог – может, именно он тебе сейчас нужен. Видел я, какую гадость тебе в больнице дали.
Джонас.
Глава 25
Виви
– Джонас вчера целый вечер был у нас дома.
– Знаю.
Говорю раздраженно. В этой больнице кормят так же гадко, как и в прежней. Эти студенистые комочки крахмала – они меня с ума сводят, причем совсем новым способом, с особой жестокостью. Я уже пять дней валяюсь. Счет времени веду по-своему. Два дня с тех пор, как вынули катетер. Один день с тех пор, как перевели в другую палату и как я разразилась воплями прямо в славное, смущенное лицо Джонаса. Мама об этом не знает.
– Ты мне говорила. Он присматривает за Сильвией.
Мама мрачнеет. Хвала всем богам, она не присутствовала при свидании с Джонасом.
– Да, но не только это, Вив. Вчера я застала его за росписью потолка в твоей комнате. Смотрю: Джонас застелил пол газетами и закрашивает углы, до которых у тебя руки не дошли.
Я, значит, в Джонаса стаканом запускаю – а он целый день доделывает работу, которую я затеяла, но на которую мне самой терпения не хватило? Ненавижу его за это! Что за чудовище способно ненавидеть парня, взявшегося довести до ума фантазию, а точнее, блажь этого чудовища? Правильный ответ: я.
– Очень мило.
В моем тоне – ни намека на то, что действия Джонаса и впрямь мне по душе.
– Доченька, тебе бы надо ему позвонить. Он такой хороший мальчик, он…
– Хватит, мам.
Я почти кричу, но мама сама нарвалась. Не может вовремя остановиться. Без нее знаю, что Джонас – хороший мальчик; именно от его хорошести я готова сквозь рубашку потом просочиться, на нет сойти. Он со мной носится, а я хочу, чтобы он реагировал как все нормальные люди. Чтобы держался от меня подальше. Я – стихия; я – коварна, словно океанские течения. А Джонас – влюбленный дурак. У парня отсутствует инстинкт самосохранения.
– Поможешь мне одеться? Не хочу идти в больничной рубахе.
Мама принесла несколько своих платьев. Все они – просторные, скроены как халаты, то есть легко наденутся на гипс. С маминой помощью влезаю в то платье, что мне всегда больше других нравилось. Боль пронзает ключицы в тех местах, где наложены швы. Зеркала в палате нет, но по ощущениям – мамино платье сидит хорошо.
Подол, колышимый больничным сквозняком, нежно касается лодыжек. Плетусь по коридору в сопровождении медсестры. Прихрамываю, и это меня бесит. Левая нога как чужая, вся в ссадинах.
Врач старше, чем я ожидала. Смуглый, седобородый. В свитере. Симпатичный, должна признать. И серьезный. Как пожилой рыбак.
– Здравствуй, Виви, – говорит врач, пожимая мне руку. – Я – доктор Брукс.
– Здрасте.
Озираюсь. Ищу личные вещи – они должны рассказать о докторе Бруксе. Из сертификата на стене узнаю, что его полное имя – Малон Кристофер Брукс.
Он улыбается, мы усаживаемся. Продолжаю шарить глазами по стенам, по столу. Что я ищу? Не знаю. Фото детей или хоть собаки. У Брукса на меня целое досье, а мне про него ничегошеньки не известно. Это напрягает.
– Ну, Виви, как ты себя чувствуешь?
Честный ответ: загнанной в ловушку, виноватой, пристыженной, одуревшей от обезболивающих.
– Я себя чувствую нормально.
– Хорошо, – произносит доктор Брукс. Не поверил, конечно. – Давай-ка поговорим. Доктор, у которой ты наблюдалась в Сиэтле, в марте этого года диагностировала у тебя биполярное расстройство II типа. Ты принимаешь этот диагноз?
Идиотский вопрос. Целое мгновение мне кажется, что доктор Брукс намерен официально поменять диагноз на биполярное расстройство I типа.
– Я не хочу.
– Чего не хочешь? Принимать диагноз или иметь биполярное расстройство?
– И то и другое. То есть ни то ни другое. Но я и сама знаю. Депрессия, случай гипомании в марте, после него – опять депрессия, потом новое лекарство и опять мания в последнюю неделю. Я сказала «неделю»? Скорее в последние две недели. Или больше. Так что я в курсе. Классические симптомы.
– Видишь ли, – доктор Брукс откладывает папку, – конечно, имеются базовые симптомы, но у каждого человека проявления расстройства свои, и мне бы хотелось знать, что ты, именно ты, вкладываешь в слова «биполярное расстройство». Что для тебя значит этот диагноз. Расскажи, пожалуйста, об эпизоде гипомании, который случился с тобой в марте.
Ах, ему рассказать? Пожалуйста. Доброе, открытое лицо доктора Брукса прямо-таки провоцирует выкинуть что-нибудь этакое. Короче, он сам нарвался.
