Когда мы наконец успокаиваемся, Виви обнимает меня за талию. Она все еще похихикивает. И ясно: нас двое, между нами ничего не изменилось. То есть не совсем. Теперь я больше знаю про Виви. Но это как раз хорошо.
Машин нет, мы идем прямо по проезжей части. Фонари намечают нам путь.
– Ох, Джонас. Ну и неделя выдалась.
Хочу обнять Виви за плечи, но мешает гипс. Вспоминаю, как торчала из плеча обломанная кость; чуть не отдергиваю руку, но все-таки сдерживаюсь.
– Вечеринка удалась? Все было как ты планировал?
– Да. Знаешь, мне весь вечер казалось, что я… мы… все правильно делаем. Как это ни странно.
– Ничуть не странно.
– Вив, скажи честно: как ты?
Окидываю ее взглядом, она делает то же самое.
Когда она улыбается, в уголках глаз видны морщинки. Совсем крохотные.
– Все нормально. Правда. Смотрю телевизор да сплю. Повязки мне меняют каждый день. Еще хожу на сеансы психотерапии. Был даже один сеанс с мамой. После него мне… мне стало легче.
Мы говорим о серьезных вещах. Только… не знаю, как объяснить – у нашего разговора пульс ровный. Как будто это самый обычный разговор. Точнее, самый обычный разговор между мной и Виви.
– Так тебе понравился сеанс с мамой, да? Я спрашиваю, потому что моя мама записалась в группу поддержки для переживших горе. Группа собирается дважды в неделю. Это Хайаши посоветовал. Наверно, он сам туда ходит.
– Конечно.
Виви улыбается. Ясно, что она уже в курсе.
– Семейная терапия – дело хорошее. Мы с мамой и так дома не молчим, но обстоятельства-то изменились, так что польза от сеанса была.
– Моя мама уговаривает нас всех в группу походить. Я рад, что сама она туда записалась, но лично для меня это… это…
Взглядываю на Виви. Повисает пауза, пытаюсь придумать новую тему. Виви приходит на выручку.
– Знаешь, жена моего отца мне письмо написала. Мама сегодня его отдала.
Вот так поворот.
– Правда? С ума сойти. Это серьезно.
– Еще бы. Только я пока не вскрыла конверт.
Виви наблюдает за моей реакцией, улыбается.
– Сама себе удивляюсь, честное слово. В смысле, если бы я водила компанию с Пандорой, если бы она при мне получила этот свой ящик, я бы ее подзуживала: открывай, подружка, ну давай же. А это письмо… оно очень много для меня значит.
– Ты вообще его читать собираешься? Хоть когда-нибудь?
– Да. Только я еще повременю. Сейчас мне не до писем. Но я по-прежнему считаю, что немного потеряла в лице отца. У меня мама замечательная, она-то никуда не денется. Может, я когда-нибудь даже дозрею до встречи с братом и сестрой.
Мы уже за городом. С самого начала я знал, куда мы направляемся. К утесу, конечно; к тому самому, который так любит Виви. Она по-прежнему обнимает меня за талию. Идем по высокой траве, стараемся не мять желтые цветы. Снизу доносится шорох прибоя.
Луна высоко – как в ту ночь, когда мы с Виви вошли в океан. Кажется, это было целую жизнь назад. Но все-таки недостаточно давно. Виви останавливается ярдах в пяти от обрыва.
– Присядем здесь, Джонас. Идеальное место.
Глава 27
Виви
Плечом к плечу сидим на клочке земли, над обрывом, слушаем, как ветер сам себе выбалтывает секреты, шелестя высокой травой. Луна своими бледными лучами перебирает прекрасные волосы Джонаса. Луна торопит меня с решением, но я – как кремень. Я должна дозреть до решения, и я дозреваю. Никакой скоропалительности не будет, я останусь честна перед самой собой.
Горы зовут меня обратно; горы, и дождь, и солнечный свет. И наш дом. Последний осколок сомнений был раскрошен в пыль сообщением от Руби. Я получила его еще в больнице. И в нагрузку – фото прехорошенькой круглолицей смугляночки. Смугляночка улыбалась в интерьере любимой кафешки Руби. А текст был следующий: «Ее зовут Кара. Я влюбляюсь, Вив. Хочу вас познакомить». Я долго плакала, прижимая сотовый к груди. Вот оно, родное и близкое. Мое навсегда. Когда тоскуешь по местам, которые покинул, – это называется ностальгия. Когда тоскуешь по прошлым романтическим отношениям – говорят, что у тебя сердце разбито. А где название для тоски по друзьям – такой, как у меня?
Я упаковывала вещи, чувствуя себя сильнее, чем когда-либо. Пихала в чемодан настоящее, смотрела в лицо прошлому, обнимала будущее. Никогда еще я не была печальнее. Печальная и сильная – вот я какая. Оказывается, это совместимо.
Вдох и выдох, и пустота.
– Мы в Сиэтл возвращаемся.
Молчание между нами осязаемо, как третий участник разговора. Оно ерзает, возится, никак не усядется. Наконец Джонас вздыхает.
– Я боялся, что ты именно это скажешь.
– Через два дня.
– Два дня?
Его лицо бледнеет, искажается от боли, от непонимания – от всего. Жалко Джонаса, он такого не заслужил; но в самой глубине души я радуюсь, что вызвала столь сильную бурю чувств.
– Неужели твоя мама не понимает: нельзя так сразу срывать тебя с места, это… это жестоко.
Трудно сглатываю. Теперь мне почти стыдно.
– Я сама просила ее уехать как можно скорее. Сама.
– Почему? В смысле, я знаю почему. Мне кажется, что знаю. Я просто…
Джонас морщится, будто ему больно физически. Впрочем, так оно и есть.
– Не хочу, чтобы ты уезжала.
Беру его за руку.
– Знаю, Джонас. Просто это – как твоя сегодняшняя вечеринка. Так надо и все.
Он трет подбородок. Когда мы в последний раз виделись, щетины еще не было. Вот, выросла. Джонас снова вздыхает. Я могла бы и предвидеть, что вздохи в разговоре будут как дорожные отметки – одна миля, две мили, три мили… Мне ничуть не легче, чем Джонасу. Просто уверенности больше.
– То есть это разрыв наших отношений? – уточняет Джонас.
Обывательское какое слово – «разрыв». Я совсем не так насчет отношений понимаю и насчет их быстротечности. Вздыхаю. Мне совершенно не интересно тратить драгоценное время на объяснение, кто мы теперь друг другу. Впрочем, может, Джонас ждет этого объяснения, а я хочу ему все дать, все – кроме себя. Себя я себе оставлю.
– Нас будут двенадцать часов разделять. Не представляю, как при этом можно оставаться парой.
– Но мы могли бы… сообщения писать друг другу. И в гости летать.
Джонас поднимает взгляд, изучает мою реакцию.
Крепко зажмуриваюсь. Видеться с Джонасом Дэниэлсом от случая к случаю, на бегу? Не прокатит. Он, допустим, прилетит в Сиэтл на студенческую конференцию, мы с ним по-будничному зависнем в кафе, как будто никогда в нас страсть не пылала. Нет, невозможно. Потому что я буду только об одном думать: как бы упасть в его объятия. А ведь в наше лето все равно не упадешь. Слишком больно. Слишком.
