Вдобавок в его жизни будут и другие девушки. Общение с ними не пройдет бесследно. Каждая хоть чуточку, да изменит Джонаса. И эти изменения отдалят его от меня. Придется каждое такое изменение преодолевать, перебираться по камушкам, как через лужу. А Джонас мне нужен весь целиком. Пусть у него будет приключение в жизни. Пусть оно будет и у меня.
Что касается сообщений – Господь свидетель, от них толку ноль.
– Ох, Джонас. Ты, мой милый, – корни древесные. Я – облака небесные. Мы всегда будем любить друг друга, но на расстоянии.
Я ждала улыбки, а у Джонаса вид, словно его ударили. Поэтому говорю прямо:
– Пойми, мне нужно разобраться в своей жизни.
– Знаю. Это правильно. Разбирайся. А я бы тебя поддерживал…
– Конечно, поддерживал бы. Только я должна это сделать без спешки. Постепенно. Ты бы на меня не давил, это верно, да вот в чем беда – я бы сама на себя давила. Если бы мы стали планировать поездки друг к другу, я бы стремилась показаться лучше, чем успела стать.
Джонас открывает рот, но не успевает произнести ни слова. Я меняю позу. У Джонаса колени согнуты, и я закидываю ноги поперек его тела и тоже сгибаю колени. Вот так и будем сидеть с ним – крест-накрест. На эту возню уходит минута – мешает перевязь, мешает боль в сломанных ребрах, пронзающая весь бок. Наконец я уселась. Смотрю в карие глаза Джонаса. В них, в этих глазах, плавится моя решимость. Наши волосы треплет ветер. По спине бегут мурашки, потому что я представила, как мы выглядим с большого расстояния – два семечка-парашютика на утесе; фоном – океан и звезды. В смысле, бывают и похуже места, чтобы чужое сердце разбить. Да и свое собственное тоже.
Мы нашли друг друга, потому что так хотели Небеса. Значит, обстановка для разбивания сердец такая и должна быть.
– Знаешь, Джонас, может, мы с тобой были две планеты. Умирающие планеты, сошедшие с орбит. – Правой ладонью глажу Джонаса по щеке, жалею, что не могу взять его лицо обеими руками. – Во тьме нас несло друг к другу, и в миг столкновения удар получился такой сильный, что вернул каждого из нас на свою орбиту. Поэтому теперь мы должны… должны там и оставаться. Следовать каждый своим путем. Для этого ведь все и случилось.
– Грустная перспектива.
Джонас кроит самоуничижительную улыбку.
Сердце колотится о ребра, вопит: «Предательница! Предательница!»
– Ну да, немножко грустная.
Джонас заправляет мне за ухо выбившуюся прядь. Улыбка не может скрыть сердечной боли. Она, его боль, почти осязаема.
– Может, Вив, когда-нибудь мы…
Тянусь к нему, касаюсь губами его губ. Джонас пахнет собой – шампунем, орегано и всем, что я хочу удержать навсегда, хотя и знаю: не получится.
– Да, Джонас. Когда-нибудь – да.
Прижимаемся лбами друг к другу, сидим так. Джонас Дэниэлс, мой сладкий мальчик с темными вихрами, в штанах цвета хаки, с раненым сердцем; сколько нужного дал он мне. А его чудесная, шумная семья дала то, что мне и не снилось, – потребность в такой любви. Может, когда я вырасту, я влюблюсь и нарожаю полдюжины детишек. Или куплю домик, поставлю в столовой большущий стол со скамьями, и друзья станут приходить ко мне, и мы будем пить вино и смеяться – несмотря ни на что.
До сих пор я зацикливалась на вещах. То палитру мне подавай, то дорогие ткани, то звездный небосвод, и танцы на пуантах, и запах жасмина. Но всегда – всегда! – я воображала себя либо в одиночестве, либо влюбленной, причем какие только человеческие типажи в моих фантазиях не фигурировали! Сейчас я начала мечтать о постоянных отношениях. О друзьях на всю жизнь, чтобы я в их преданности не сомневалась, чтобы они меня всякую любили – как Джонас. Да, я этого хочу, а у меня – выжженная земля. Руби с Амалой я люблю слишком сильно – значит, попытаюсь вспахать и засеять эту землю.
А еще у меня есть бонсайчик – японский клен; и я видела: упорядоченная жизнь хороша, как ухоженный сад. Только я никак не решу, куда в этом саду пристроить отношения с Джонасом.
– Вот что, Джонас.
Жаль, я не могу ему всего объяснить. Биполярное расстройство – медицинский термин, который на человеческий язык не переведешь. Допустим, начну рассказывать, что временами это вроде карнавала, вроде карусели – все мелькает, мчится, и сначала очень весело. Но попробуй, соскочи с этого веселья-каруселья. Рассказать Джонасу, как я обижала друзей, сама того не желая? Рассказать, что при депрессии чувствуешь себя засохшей скорлупкой? Сравнения неплохи, но биполярное расстройство – оно куда сложнее. И оно мое. У моих чувств есть чуланы и люки, которые я сама еще только разыскиваю. Чем для меня является биполярное расстройство – я даже выразить толком не могу. Зато могу выразить, кем для меня является Джонас. И сейчас выражу.
– Хочу, чтоб ты знал: если бы лето начать сначала, я бы все точно так же делала. Ой, то есть нет.
Неловкий смешок-выдох. Вторая попытка.
– Помнишь, в ту первую ночь на пляже я была в ночной сорочке? Потому что – потому что мне так хотелось. В этом – вся я. Но за день до аварии я в этой же самой сорочке целый день слонялась по городу, и мне было плевать, кто меня видит и что думает. И это я бы не повторила, если бы начать лето снова. Но мы бы устраивали пикники, и писали бы пьесы, и играли бы в разные игры. И тебя я любила бы так же.
– Знаю, – произносит Джонас.
А все-таки на долю секунды глаза закрыл. Чувствует облегчение, хочет его от меня утаить. Его ладонь на моей щеке, во взгляде – обожание. Неужели мне хватит сил уйти?
– Я бы тоже все так и делал этим летом, Вив. Да ты и сама знаешь, верно?
Я тоже на миг закрываю глаза. Верно. Я это знала, но в моей сокровищнице теперь есть еще и словесное подтверждение. Шепотом говорю:
– А еще, Джонас, спасибо за пирог. – Слеза жжет щеку. – Этого я никогда не забуду.
– Я тоже, Вив.
Богу – и Джонасу Дэниэлсу – известно: я не только пирог имею в виду. Мы – все трое – знаем, что на сердце у меня отныне выжжены три слова: «Здесь был Джонас».
Реальность накрыла меня будто волной. Впустую потраченные деньги, обиженные друзья, таблетки, которые я не принимала, и те, что мне предстоит принимать, трудный путь вперед. Внутри – пустота со знаком плюс. Иногда я себя чистым холстом чувствую.
Пытаюсь объяснить Джонасу еще одно непереводимое слово – «шуньята». Понятие взято из буддизма, значение зависит от контекста. Ближайшее по смыслу слово – «незаполненность». Но мы, западные люди, привыкли придавать этому слову негативный оттенок, понимать пустоту как нехватку чего-то нужного. «Шуньята» – открытость для новых возможностей, медитативное пространство.
Да, но губы у Джонаса такие теплые. Смакую поцелуй, как последний кусочек лакомства. Вот, оказывается, чего нам всем о романах недоговаривают: если роман кончился, это не значит, что он не удался. Съеденный до крошки вишневый пирог никак не может считаться неудачей. Он был великолепен, пока… пока был; и вот его нет. А делиться самым сокровенным? Ведь это значит получить, взамен своего, ломтик чужой жизни! И пронести его сквозь каждое «когда-нибудь».
