Некоторое время я плачу, вся такая разнесчастная, растянувшись на одеяле, зарывшись лицом в Сандаликов мех. Сандалик – это плюшевый пес, мой лучший друг детства. Мама мне его подарила и сказала, что такой оттенок называется сандаловым, я не совсем поняла этимологию – отсюда и кличка. Сандалик живет в изголовье моей кровати вместе с розовой пони Розабеллой и черепашкой Норманом.
Посреди рыданий раздается писк мобильника. Сообщение.
Привет. Это Джонас. Который с утра.
Как будто мне нужно особое напоминание! Как будто с утра мне встретился другой, более колоритный Джонас. Улыбаюсь сквозь слезы. Очень трогательно, что Джонас опасается, будто я за шесть часов о нем забыла. Переворачиваюсь на кровати, держу телефон обеими руками, набираю текст.
Привет, Джонас, который с утра. Ты не передумал насчет ужина?
Пицца в 6, если тебе все еще интересно.
Так-так-так. Конкретно, без намека на заигрывание. Джонас, Джонас, Джонас – ты же меня этим только провоцируешь. Я будто пришла в собачий приют и хочу завоевать симпатии самого пугливого песика.
Отлично. 404 Си-Сайд-стрит. Лия ждет с нетерпением.
Ох, Джонас, глупыш. Погоди же, я тебя заставлю на мои заигрывания ответить.
Не выпускаю телефон из рук, жду, улыбаюсь. Именно это мне летом и нужно – солнечный свет, океан, флирт без правил. И заведомо выполнимая миссия.
Наконец сотовый пищит снова.
Ха! Вот Джонас и попался! Этого достаточно, чтобы воспрянуть духом. Секунда – и сидение в комнате становится несносным, и совершенно необходимо помириться с мамой. Я спускаюсь по лестнице, покусывая губу.
Мама сидит посреди кухни за столом, со ступенек ее хорошо видно. Скрещиваю руки на груди, прислоняюсь к дверной раме, вздыхаю погромче. Не хочу заговаривать первая, потому что не представляю, что именно сказать. Мама чувствует мое присутствие, встает из-за стола, смотрит на меня. Глаза у нее покрасневшие – она, как и я, тоже очень, очень ранимая.
– Ты отлично знаешь, до чего мне претит тебя строить.
Это правда: мама терпеть не может указывать и распоряжаться. Верит, что во мне от рождения заложена способность полагаться только на свои силы (от нее унаследованная, конечно); пожалуй, переоценивает эту способность. Поощряет мою креативность, мои импульсы, все присущие только мне черты. Но лишь до известных пределов.
– Я горжусь, что ты у меня – настоящая личность. Я тебе доверяю. Но должна же я тебя отслеживать, ведь ты – моя девочка. Потребность защищать свое дитя – это инстинкт, от него никуда не денешься, как бы он ни действовал тебе на нервы.
– Знаю.
Голос у меня еле слышный – так лепечет малыш, которому надоело стоять в углу. Дергаю левый рукав, закрывающий длинный шрам. Движение чисто рефлекторное.
– Прости, что вышла из себя. Просто я терпеть не могу этих напоминаний.
– Да, я в курсе. Но между нами не должно быть секретов. Доктор Дуглас говорит, что мы…
– А давай закроем тему. Честное слово, мне прямо в груди больно от этих разговоров и даже от мыслей, и еще…
– Ладно, ладно.
Мама хватает меня в охапку, но я держу руки скрещенными на груди, баюкаю себя, в то время как она баюкает меня. Устраиваю голову у нее на плече, и так мы стоим под Ричардовыми мини-прожекторами, на которые он наверняка целое состояние ухлопал. Мама отстраняется, но ее ладони – по-прежнему на моих предплечьях.
– Я хотела заказать к ужину суши. Ты не против? Какие будешь – филадельфию или спайдеры? Может, хочешь сашими?
По-моему, нет ничего вкуснее суши. Я понимаю: мама протягивает мне оливковую ветвь примирения; в обычных обстоятельствах я бы взяла эту ветвь, не задумываясь.
– Суши – это классно, но давай в другой раз. Я совсем забыла сказать – меня сегодня на ужин пригласили. Только не в ресторан, а домой.
– Ого! Здорово!
Мама хлопает в ладоши. И сразу же вновь становится моей лучшей подружкой, а не бдительной воспитательницей. Она садится на ближайший табурет, я прислоняюсь к притолоке.
– К Уитни в гости идешь?
– Нет, кое к кому другому. Точнее, к другим. Потому что их двое – моих новых друзей. Утром в студию пришла маленькая девочка. Сначала дичилась, потом оттаяла. Она-то меня и пригласила, когда узнала, что мы недавно приехали и никого толком не знаем. Она сказала, нигде в городе так не кормят, как у нее дома.
Мама смеется.
– Какая прелесть. Значит, ты ужинаешь с воспитанницей детского сада?
– Ну да. И с ее старшим братом. Который даже не представляет, насколько он классный.
– Понятно.
Мама улыбается.
– Что ж, судя по всему, тебе предстоит приятный вечер. Не то что суши в компании престарелой маменьки.
– Мама…
Закатываю глаза. Маме отлично известно, что мне с ней очень хорошо. Собственно, поэтому мы почти все время вместе.
– Шутка. Не обращай внимания.
Обеими руками она берет мою руку, грустнеет.
– У нас ведь все в порядке, правда? Если бы что-то пошло не так, ты бы мне сказала, да?
Киваю, стискиваю мамину ладонь.
– Конечно, у нас все в порядке.
Глава 4
Джонас
Ресторан называется «Тони», потому что Тони – имя моего отца. Все здесь для меня свое, точь-в-точь как дома. Мне знакома каждая царапина на деревянных половицах, каждая щербина на плинтусах. И каждая мелочь в кухне. Например, дверца морозильника; она заедает. Чтобы открыть, нужно потянуть ручку одновременно вверх и вбок, иначе никак. Когда папа купил это здание, здесь была пиццерия. Обычная забегаловка. В течение нескольких лет папа и Феликс многое переделали, но старую кирпичную печь оставили. Она здесь раньше стояла, до папы; и папу пережила.
Меню тоже осталось прежнее. Его сам папа составлял, из своих любимых блюд. Еще лет двадцать назад. Рецепты закусок папа вынес частично из родного дома, частично усвоил во Франции, где учился кулинарному искусству. Пикката из курицы, перечный стейк, тортеллини с песто – все в таком духе. Папа эти классические блюда настолько виртуозно готовил, что они вполне сходили за совершенно новые, им лично изобретенные.
Моя смена приходится на обеденное время. Привычно мо́ю и рву латук, режу кубиками лук и томаты, тру на терке сыр. Вообще-то мне это занятие нравится. Просто сегодня не могу сосредоточиться. Что опасно, когда орудуешь целым набором ножей. Мысли вертятся вокруг ужина. Перед готовкой я тщательно вымыл руки, но не тронул телефонный номер, написанный синей краской. Смена уже близится к концу, когда с черного хода заваливает Феликс с парой картонных коробок. Он их тащит перед собой, лица я не вижу, только смуглые руки.
