– Что-то новенькое, – сказал Крук. – Что ж, среднее имя Фентона, надо отдать ему должное, наверняка не Лукулл
[32]. И машинке лет десять, не меньше. – Он сунул в каретку лист бумаги и пробежался пальцами по клавишам. – Обычное дело, – пояснил он удивленному привратнику. – Никогда не знаешь, что может впоследствии пригодиться.
Глаза у привратника сделались похожими на глаза собаки из сказки Андерсена, напоминавшие вращающиеся колеса телеги.
– Вы ведь не дело об отравленной ручке
[33] имеете в виду, – выдохнул он в страхе, смешанном с восторгом.
– О том, что я имею в виду, пока говорить не время. Ладно, не смею задерживать.
– А вы меня и не задерживаете. Я сейчас вроде никому не нужен.
Крук открыл дверь, и они вошли в соседнюю, значительно более просторную, чем первая, комнату. И обставлена она была побогаче, хотя в целом тоже в спартанском духе. На столе стоял телефонный аппарат, и Крук подумал, что Фентону хватало ума отвечать на звонки самому.
– А что вообще представляет собой этот малый? – бросил он привратнику через плечо.
Тот испуганно посмотрел на Крука.
– Толстенький такой, с большой головой, багровое лицо, кривоватые ноги. Ничего особенного.
– Похоже. – Крук обежал своим острым взглядом не обещающую никаких открытий комнату. В одну из стен был встроен платяной шкаф. Крук открыл его. Пальто, шляпа, костюм, галстук, носки – словом, полный комплект одежды, за вычетом башмаков. Их не было ни тут, ни где-то еще в кабинете.
Крук воздержался от комментариев – он говорил только тогда, когда ему нечего было сказать. Потом захлопнул дверь шкафа, огляделся, не видно ли где писем, и, не обнаружив таковых, произнес:
– Ничего. Раздевалки нет? – Вопрос был адресован привратнику.
– Есть, в конце коридора. Общая, одна на весь этаж.
Раздевалка оказалась грязноватой комнаткой с облезлой умывальной раковиной и шкафом с фанерной дверью.
– Н-да, это же надо так до края дойти, чтобы с таким убожеством мириться, – с присущей ему прямотой заметил Крук.
На обратном пути они столкнулись с черноусым человечком в потертом дождевике, только что выскользнувшим из двери, на которой было написано «Туалет». Он бросил на всю троицу боязливый, загнанный взгляд и поспешил к лестнице.
– Ну вот, а я что говорил? – вздохнул Крук. – Вот для таких, как он, такие хибары и существуют.
– Надеюсь, полиция к этому придираться не будет, дело не заведет? – пролепетал привратник, нервно переступая с ноги на ногу.
– А что, вам есть что скрывать? – резко бросил Крук.
– Как это скрывать? – с обидой переспросил привратник. – Разумеется, нет.
– В таком случае, чего вы боитесь? Разве вы не знаете, что невиновному бояться нечего? – Последние слова Крук произнес, словно студент Театральной академии, подражающий Саре Бернар в роли Гамлета.
– Вы смеетесь надо мной, – жалобно проговорил привратник.
– Взгляните напоследок на это, – сказал Крук, кладя на стол фотографию Гуверолицего в рамке. – Узнаете этого малого?
– Это Харви, вернее, я бы сказал, что это Харви, будь у него борода погуще.
– Погуще?
– Да. Как-то я спросил, ему что, холодно, что ли, все время, а он очень странно на меня посмотрел и ответил, что тому, кто носит бороду, никогда не перережут горло. Чудной парень.
– Наверное, он все время заставлял вас хохотать, – согласился Крук, и привратник, все еще недоумевая, то ли его разыгрывают, то ли все это всерьез, заковылял вниз.
А Крук с Биллом взялись за дело. Билл осматривал все гладкие поверхности в поисках отпечатков пальцев, Крук же напряженно пытался добраться до сути загадки, которую представлял собой Фентон. То, что букмекерское агентство «Мэй-Фэр» занималось своим прямым делом, или, по крайней мере, и им тоже, было установлено довольно быстро. И Крук, и Билл в скачках разбирались, и имена фаворитов были им известны не хуже имен главарей подпольного мира. Фентон сказал бы, что им было известно даже слишком много. Они знали не только клички лошадей, они узнали клички, которых не было ни у одной лошади, принимавшей участие в скачках на территории Англии.
– Эй, Билл, ты слышал когда-нибудь про Рубина Ившэма? – нарушил молчание Крук.
– Нет, – не поднимая головы, откликнулся Билл. – И никто не слышал.
– Почему же? Вот Фентон слышал. Тут на этого Рубина ставка есть.
– Большая?
Крук назвал цифру.
– Маловато. Должен был побольше заработать.
– Я же не говорю, сколько он заработал, я говорю, сколько поставил.
– Хорошо, а что досталось другому олуху? Слушайте, Крук, мне кажется, у нашего Фентона-то голова варит, дело он знает неплохо. Смотрю, тут у него славные лошадки значатся. Великолепный Бриллиант, Розовый Жемчуг. Историю с Розовым Жемчугом я помню. Повезло, видно, тогда другу Фентону. Знаете, Крук, когда занимаешься таким делом, как это, честное слово, начинаешь жалеть о былом. В пользу праведности, если брать в целом, много не скажешь. Люди толкуют о свободе, да только сюда не входит свобода следовать собственным природным наклонностям.
– Да ты, я посмотрю, настоящий подарок для Харли-стрит
[34]. Знаешь, я предпочел бы защищать Фентона, хотя это явно дурной тип, чем Ферриса со всеми его признаками христианского мученика. Ты прав, Билл. У Фентона мозги на месте. Он вполне мог бы руководить большой, может быть, самой большой в этой стране букмекерской конторой. Жаль, что он не удовлетворился этим, а принялся составлять собственную коллекцию.
– Ну, в этом деле, с какой стороны ни посмотри, он тоже имел богатый опыт, – заметил Билл.
– Ладно, что было известно Гуверолицему про эту берлогу? – задумчиво протянул Крук.
– Да все, или, по крайней мере, слишком многое. Поэтому его и нашли там, где нашли. Может, он в каком-то смысле и придурок, но даже если так, ни за что не поверю, что он сам себе накинул веревку на шею. Нет-нет, тут что-то не то. Давайте последуем примеру Наполеона.
– Наполеона? – скептически переспросил Крук.
– Ну да. Был такой французский генерал. Поднялся, подобно дереву Иггдрасиль
[35], из грязи к звездам. Говорят, он сначала думал, как воспользуется плодами победы, и только потом составлял план кампании так, чтобы она соответствовала задуманному финалу. В приходской школе, где я учился, все были в восторге от Наполеона. Настоящий пример для молодежи, жаждущей успеха. И если какой-то французик может его добиться, то что сказать о выпускнике старой доброй английской школы?
