Разговор зашел в тупик. В тот момент я не считал возможным открыть ему все карты. На деле я сводил воедино накопившиеся у меня факты: окурок в летнем домике Россов, револьвер в моем саду, иголку в подушке, открытое окно, из которого я едва не вывалился, забитую трубу водонагревателя – и ломал голову, как перечисление этих улик прозвучит в зале суда. Улики были, приходилось это признать, довольно неубедительные. Хотелось чего-то более весомого. Полицейские, несмотря на все их старания, не отследили ни оружия, которое пальнуло в моей комнате, ни его владельца. Как говорится, все окрестности прочистили зубной щеткой, все лицензии на ношение огнестрельного оружия проверили, расспросили всех и вся, но тщетно. И вот теперь, по всему судя, моя жизнь снова была в опасности.
– Знаете что, – с обидой сказал Росс, – я думаю, вы действуете на пару с этой отвратительной женщиной.
– С какой женщиной? – поразился я.
– Да ладно, не прикидывайтесь невинной овечкой. Хватит уже. Я говорю об Айрин Кобб.
– Айрин Кобб? Да я после смерти вашего отца и видел-то ее всего один-единственный раз!
– Вот как? Тогда я вас удивлю: она служит у миссис Джаджес.
– У миссис Джаджес?
– Ну я же сказал! Что вы все повторяете за мной, как попугай!
– Но у миссис Джаджес… Это смеху подобно. Что она там делает?
– Разве не слышали, как миссис Джаджес жалуется на новую горничную? Леди она или не леди?
– Ну?
– Вот она и есть Айрин Кобб.
Словно в свете вспышки мне вспомнилось: да, в самом деле, горничная «из благородных», работала в конторе, попала, по выражению миссис Джаджес, «в беду». Значит, вот это кто. Айрин Кобб. Устроилась туда, надо думать, чтобы присматривать за мной и Россом, но прежде всего, конечно, за мной.
Печальный случай, когда отвращение не сгладить ничем, даже жалостью. Айрин Кобб была безнадежно влюблена в Эдварда Росса, который на роль рыцаря Галахада годился не больше, чем она сама – на роль прекрасной дамы. Ее чувство к нему было нездоровым и всепоглощающим. В этом я был уверен. Она впала в ярость, когда до нее дошло, что я твердо намерен добиться оправдания вдовы Росса. А потом в моей памяти всплыло кое-что еще, видение фигуры в форменном платье и фартуке, выходящей из ванной между тем, как юный Росс покинул ее, и тем, как вошел я. Интересно, видел это еще кто-нибудь? Трудно сказать. И предположим, я перескажу эту историю в полиции, как она будет выглядеть в свете полученной информации?
«Вот черт!» – выругался я.
Хотя факт присутствия Айрин Кобб на Вэйн-стрит, разумеется, никак не доказывает, что Росс не имел отношения к тряпке, забившей трубу, он, тем не менее, привносит в трактовку происходившего там оттенок сомнения, который может оказаться существенным. Даже письма не будут иметь того значения, что прежде, а ведь именно на них основывал я свое обвинение в адрес Гарри Росса. Любой толковый присяжный, даже новичок вроде меня, укажет в его защиту, что комната его весь день не заперта, что дома он не сидит и что горничной, которая работает там с утра до вечера, нет ничего проще, чем зайти на минутку, вставить лист бумаги в каретку и… Мисс Кобб умеет обращаться с машинкой, разве она не служила секретаршей? О! Я только что зубами от злости не заскрипел!
Окно, конечно же, пропустят мимо ушей, как простую случайность. Доказать злонамеренность этого случая не удастся, я всегда это понимал. А что до иглы – разве мне не ответят, что игла явно орудие женщины, а не мужчины и разве у горничной не было массы возможностей войти в мою комнату? А револьвер? С равной легкостью можно приписать его как Гарри Россу, так и Айрин Кобб, но полиция не нашла тут связи ни с ним, ни с ней.
Мысль моя работала лихорадочно. Нужно рискнуть еще раз, это я понял. Проблема была в том, что предсказать в точности, в чем именно будет состоять риск, я не мог. Но, как бы то ни было, я решил, что надо дать ему еще один шанс со мной покончить.
Язык мой одеревенел. Я смешал виски с содовой и предложил Россу, но тот отказался.
– Что ж, – пожал я плечами и поднес стакан к губам.
Тут раздался телефонный звонок. Машинально поставив стакан на стол, я поднял трубку. Звонила Банти. Я вопросительно глянул на Росса, но тот даже не шевельнулся.
– Одну минуту, – сказал я. – Я возьму трубку в другой комнате. Извините.
Я вышел в спальню и плотно закрыл за собой дверь.
Банти была вне себя, в голосе ее звучала ледяная ярость:
– Ричард, в последний раз я прошу тебя прекратить все это.
– Банти, милая! Да как же я могу?! – воскликнул я.
– Можешь, потому что я – я! – настоятельно об этом прошу. Потому что я не в силах выносить все эти волнения, подозрения, страсти. Потому что незачем тебе снова и снова рисковать своей жизнью.
– Мы ведь уже говорили об этом раньше, – в растерянности сказал я. – Тут дело вовсе не в логике…
– Знаю. Тут дело в полном и абсолютном упрямстве. В глупой – глупейшей! – гордости. Ты не сдаешься сейчас потому, что боишься: над тобой будут смеяться, о тебе станут говорить как о человеке, который отступил, потерпел поражение…
– Банти! – ахнул я, но ее понесло.
– Это именно так и есть. Что ж, вот тебе мой ультиматум. Либо ты прощаешься с этим делом, либо прощаешься со мной. Выбирай.
– Это безумие, – вскричал я. – Ты не можешь это всерьез!
– Могу, – самым решительным тоном отрезала Банти. – Итак?
– Но это немыслимо, – начал я и услышал щелчок. Не произнеся ни слова, Банти бросила трубку. Я постоял с минуту, беспомощно глядя на аппарат. Нет, это просто абсурд, это нечестно. Вид хмурого Росса, который столбом стоял у дверей, вернул меня к чувству реальности.
«Какой страшный умысел может родиться у человека примерно за пять минут», – прикинул я, быстро оглядывая комнату.
Там все выглядело в точности так, как когда я из нее вышел.
– Я ухожу, – бросил мне Росс. – Но хочу, чтобы вы знали: ваша игра для меня раскрыта. Советую вам соблюдать осторожность.
Несмотря на обостренные отношения, я, что естественно, помог ему надеть пальто, открыл перед ним дверь, проводил в холл. Но он в ярости отшатнулся, когда я, прощаясь, протянул ему руку, и решительным шагом вышел на улицу. Я вернулся к себе, закрыл дверь, рухнул в кресло и уткнулся лицом в ладони. Надо было все обдумать, причем быстро и четко, но мысли мои метались, как гонимые ветром листья.
«Сегодня, – пробормотал я, – на мою жизнь будет совершено последнее покушение. Но в каком оно будет виде?»
И тут мне явилась идея. По меньшей мере я могу записать свои подозрения и все происшествия, которые со мной случались, что-то вроде последнего письма, которое в крайнем случае обнаружат.
Я вытащил авторучку, отвинтил крышку.
