– Ну а отчего же нет, – рассудил он.
– Как? Ты хочешь сказать, что я убил его?
– Ты ведь был в ванной перед ним.
– Но и Росс тоже. И какой у меня мотив?
– А у Росса какой?
– Он не знал, что следующим пойдет Филдинг. Он думал, что в ванную пойду я.
– И забил трубу тряпкой?
– Это была лишь одна из целого ряда попыток вывести меня из игры.
– Кончая отравленным виски?
– Да.
– И ни одной попытки успешной?
– Ни одной, если не считать успехом последний ход полицейских.
– На твоей стороне презумпция невиновности, – утешил меня Крук.
– Однако же какой у меня мотив? У меня нет никаких счетов со стариком Филдингом.
– Ты ведь не знал, что тебя вызовут к телефону, верно?
– Откуда же? Нет, не знал.
– Значит, ты не знал, что в ванной окажется Филдинг?
– Конечно, нет. Я вообще не знал о его существовании.
– Ну, так? Разве ты сам не видишь?
– Черт меня побери, если я что-нибудь понимаю!
– А я тебе объясню. – Черты лица его вдруг отяжелели. – Я твой адвокат. Это моя работа – сделать для тебя все, что в моих силах. И лучшее, что я могу в данный момент, это сказать тебе правду. Обрати внимание, я не всегда говорю, что это лучшее, что вообще можно сделать. Прав был этот парень, Энтони Хоуп, который сказал, что правда – вещь дорогая, слишком, черт побери, ценная, чтобы разбрасываться ею там, где этого в полной мере не оценят. А теперь подумай-ка о том, что произошло с тех пор, как умер Эдвард Росс. Во-первых, арест Виолы Росс и суд над ней.
– Да.
– Ты помешал приговору, в результате которого ее бы сразу повесили.
– Я считал, что она не убивала.
– Конечно-конечно. Я не оспариваю твои резоны, я только привожу факты. Что ж, если это сделала не она, значит, убил кто-то еще и тебе понадобилась замена. Выбирать особенно не из кого, но юный Росс вроде бы подходил. Отец собирался лишить его наследства, ему нужны были деньги, и вообще он был с родителем в плохих отношениях. Так что он представлялся легкой добычей. Ты выяснил, что он был в тех краях в ночь убийства…
– И у самого дома, – вставил я.
– Ты тогда этого не знал. Это было только предположение.
– Он сам мне в этом признался.
– Когда?
– В тот день, когда меня отравили.
Крук покачал головой.
– Не гони лошадей, – сказал он. – Тогда ты еще этого не знал. Ты просто назначил его самым вероятным кандидатом в убийцы, если исключить миссис Росс.
– Ну, он им и был, разве нет?
– О да! – вздохнул Крук. – Хлеб наш насущный доставался бы нам куда легче, если бы жизнь шла таким путем. Ну и как только ты начал следить за ним, стали происходить всякие происшествия. Во-первых, окно.
– Я понимаю, что суду это предъявить нельзя, – с сожалением сказал я. – Никаких доказательств. Он только скажет, что у меня нога соскочила и что он пытался меня спасти.
– Верно.
– Думаю, он это все продумал.
– Далее, – кивнул Крук.
– Ловушка с револьвером у меня в комнате.
– Улики какие-нибудь есть?
– Никаких.
– Я так и думал. Теперь скажи-ка, в чем ты признался этому Фишеру?
– Ни в чем. Я, правду сказать, совершенно был выбит из колеи.
– Нет, до того! Когда он допрашивал тебя про пуговицу?
– Я просто отвечал на вопросы. Чего мне бояться-то.
Тут физиономия Крука до того налилась кровью, что стала напоминать страшноватую карикатуру на Панча.
– Бояться тебе нечего, старина? Это при том, что ты утаиваешь от полиции факты?
– Как человек невиновный… – начал я, но он меня оборвал.
– Да не строй ты из себя инженю, – рявкнул он. – Ты не хуже меня знаешь, что вопреки всем учебникам каждый виновен, пока не докажут, что это не так, ну, или не оправдают. В законе такого, конечно, не говорится. Но для сторожевого господа нашего, британской полиции, это первое и главное правило. Итак, ты признался им, что был в комнате?
– Да. Как я мог это отрицать!
– Отрицать ты не мог, а мог, например, хлопнуться в обморок, так, чтобы помалкивать до тех пор, пока я не приеду.
– Разве они допустили бы ко мне адвоката?
– Может, и нет, но уж врача-то бы допустили. Каждый больной имеет право на визит лекаря. – Тяжелое, исчерченное венами веко опустилось, гротескно мне подмигнув.
– Да это все равно выяснилось бы. И потом это не преступление.
– Ты мог выступить на дознании. Ты же был ни при чем.
– В тот момент я не думал, что это выяснится. Ничего полезного я добавить не мог. И началась вся эта вонь из-за дневника.
– Но ведь про дневник ты ничего не знал.
– Конечно, нет. Пока не услышал о нем на дознании.
– Многие сочтут странным, что ты промолчал. И все-таки тут ты прав, повесить за это нельзя. Что ж, давай-ка revenons à nos moutons
[8]. С окном мы разобрались. Ты согласился, что приписать револьвер Россу никак нельзя. Где, кстати, он был в ту ночь?
– Согласно официальной версии, на собачьих бегах.
– Значит, его вычеркиваем.
– Почему? Не думаю, что он сумеет доказать это.
– Ему и не надо доказывать. Это мы должны доказать, что его там не было, так что скажи мне, приятель, как это нам удастся. Вот если бы ты смог доказать, что оружие у него было…
– Наверное, ты мог бы выяснить, есть ли у него разрешение на оружие…
– Нет и не было. Не учи меня самым азам.
– Но бывает же, что держат оружие без разрешения так же, как заводят собаку.
– Да, если повезет. Но зачем? Зачем лондонцу револьвер в трамвае или автобусе? Если, конечно, он не купил его специально на этот случай.
– Отчего же нет? Мог.
– Мог или не мог – это не доказательство. А потом уж больно это заковыристый способ, чтобы кого-то прикончить. Добраться до места, снаружи прикрепить как-то оружие, залезть в чужой дом, постоянно рискуя тем, что тебя поймают на чужой территории. Надо где-то спрятаться и дождаться, чтобы хозяин вернулся домой – а ведь он может вовсе в тот день не прийти! – и даже если придет, есть шанс, что его ранит, а не убьет. А потом еще могут заметить, когда будешь перелезать через стену, сосед какой-нибудь увидит, как возишься с револьвером. И если оружия не выкинуть, его могут опознать. Другой вопрос – письма.
