– Как саранча налетели. На любой вкус и цвет.
– Да нет же, – заверил ее мистер Крук, – я не из них. Просто мне хочется помочь вам.
– Все так говорят.
– Одно дело – говорить, другое – делать.
– И что же вы намерены сделать?
– Завтра будет дознание.
– И что?
– Я подумал, что вашему мужу может понадобиться представитель – в юридическом смысле, я хочу сказать.
– Как это?
– Знаете, гораздо проще было бы продолжить наш разговор в доме. Мы привлекаем слишком много внимания, а, насколько я понимаю, вы и так от него устали.
Мэй выглянула на улицу. Там оказались двое – любопытная кумушка миссис Хилл и мисс Пекман. Они делали вид, что поглощены каким-то разговором, но на самом деле – ушки на макушке – прислушивались к тому, что происходит рядом с ними.
Мэй открыла дверь.
– Ладно, входите, – устало согласилась она. – Полиция и так мне всю душу наизнанку вывернула, так что хуже не будет.
Она провела его по коридору в комнату, обставленную по стандартам нижнего слоя среднего класса, – весьма удобную, на взгляд мистера Крука, комнату. Правда, стоит иметь в виду, что он находил удобными и салуны с их обитыми красным плюшем скамейками, крикливо раскрашенными рекламными картинками в рамках и папоротником в желтых и зеленых фарфоровых горшках. В комнате были расставлены старомодные стулья с вышитыми тамбурным швом салфетками на спинках, фотографии в рамках – на всех были изображены родичи Мэй, и ни одна, кроме фотографии ребенка, явно не имела никакого отношения к Феррису. Эта старинная утварь, пыль с которой надо было стирать, наверное, полдня, скорее всего перешла сюда из прежнего дома Мэй. Обстановку дополняли гладко отполированный стол, накрытый вязаной скатертью и окруженный обитыми плюшем стульями, несколько игрушек – это явно было достояние Берти, – вентилятор, покрытый раскрашенной бумагой, на блестящей каминной решетке, темно-красные гардины поверх кружевных занавесок, задергивающиеся с наступлением сумерек. Эта комната вполне отражала характер своей хозяйки: женщина, ее обустроившая, обладала твердыми устоями, которые не могли сломить даже трагические обстоятельства.
– Итак, – начал мистер Крук, – если ваш муж не объявится до завтра… Кстати, как вы думаете, он объявится?
Мэй покачала головой, на ее осунувшемся лице проступил слабый румянец.
– Понятия не имею, где он может быть.
– Но ведь вы понимаете, к какому выводу скорее всего придет жюри?
– Если кто-нибудь решит, – мгновенно вспыхнула она, – что это дело рук Вилли, то это ложь. Он – последний, кто был бы на такое способен. Слушайте, он же ненавидел любое насилие. Мышь бы пальцем не тронул.
– Есть много людей, которые не тронут мыши, но убивают людей. Кто это был?
– Вы про убитого? – Мэй посмотрела на мистера Крука. – Представления не имею. Никогда раньше его не видела.
– А муж видел?
– Не знаю. Сюда его он, во всяком случае, не приводил. Впрочем, он никого не приводил.
– Выходит, друзей у него было не много?
– Я лично ни о ком от него не слышала. Он словно боялся заводить друзей.
– А почему, как вы думаете?
– Это как-то связано с давними событиями, во всяком случае, так мне всегда казалось. Но сам он никогда не заводил разговора на эту тему.
– А вопросов вы не задавали?
– Толку не было. Если люди хотят говорить, они говорят, а если нет, какой смысл давить на них? Кстати, что вам здесь нужно? Что-то больно вы похожи на тех других, что из газет. Получал ли он письма? Куда уходил вечерами? Один вопрос за другим, как будто у меня есть на них готовые ответы.
– Они просто зарабатывают себе на жизнь, как и все мы, – примирительно, что было для него довольно необычно, заметил мистер Крук. – Не забывайте об этом, когда думаете о них.
– А я о них и не думаю. Я вообще ни о ком не думаю, кроме Вилли.
– Вот из-за него-то я и здесь. Надо, чтобы у Вилли в суде был представитель, иначе дело может обернуться худо.
– Ну, и чем вы ему поможете?
– Знаете, там разное могут про него говорить. Например, почему он так и не появился?
– Это его дело.
– Не совсем. О том другом парне тоже надо подумать.
– Жаль, что о нем раньше никто не подумал. Совершенно истощенный на вид, если хотите знать мое мнение.
– Есть какие-нибудь мысли, где Вилли мог с ним познакомиться?
– Я не знаю, были ли они вообще знакомы.
– Как он попал в церковь?
– Полагаю, пришел на своих двоих, как и все остальные.
– А как на нем оказалась ряса? Это ряса Вилли?
– В церкви говорят, что нет. Да не знаю я, не знаю. Может, он и взял ее у Вилли…
– Хорошо, так где же Вилли?
– А то я день и ночь не задаю себе этого вопроса! Да и всем хочется это знать. Может, у него есть приятельница? Может, он в реке утопился? Мне-то откуда знать? Впрочем, приятельницы у него нет. В этом я готова поклясться.
– А… насчет реки?
– Не знаю. – Ее глаза на белом лице сделались огромными.
– Скажите мне одну вещь, – продолжал мистер Крук. – Вы не замечали в последнее время чего-нибудь необычного в его поведении?
– А он вообще человек необычный. Не в том смысле, что то веселится, то в следующую минуту делается мрачен, но, случалось, впадал в такое состояние, что лучше всего было оставить его одного.
– Когда вы видели его в последний раз, он был в таком состоянии?
– Понимаете, Вилли иногда целыми днями бывал в отключке, а потом все проходило, и он снова становился самим собой. Таким тихим, знаете, но… не в том смысле, что собственной тени боялся.
– А чего он боялся на самом деле?
– Не знаю. И никогда не знала. Было что-то такое, о чем он вслух не говорил.
– Что-то или кто-то?
– Не знаю, не могу сказать. Он никогда не заговаривал на эту тему. Просто замыкался в себе.
Крук задумчиво кивнул.
– Когда все же вы видели его в последний раз?
– В то утро. Он, как обычно, встал в шесть и поставил на плитку чайник. Он был хорошим мужем: всегда кипятил мне чай перед тем, как выйти из дома. Он приходил в церковь к половине седьмого, потому что некоторые из старых прихожанок любили помолиться одни, еще до начала службы, – это было для них не то же самое, что домашняя молитва. Потом он убирался в церкви и, если не было никого другого, сам прислуживал священнику. Без пяти семь он начинал звонить в колокол и звонил до семи.
– А в то утро?..
