– А он вас видел?
– Не думаю. Он спокойно появился из-за угла, бросил взгляд на дорогу и двинулся вниз, стараясь шагать как можно тише. Нет, нет, меня он точно не заметил, иначе постарался бы как-нибудь прикрыть лицо – носовым платком или чем другим.
– А вы уверены, что это был именно он?
– Хотел бы ошибиться, но его лицо, да и походку, мне не забыть. Вспоминаю, он как-то сказал мне, что одна нога у него чуть короче другой, и, чтобы скрыть хромоту, ему приходится делать ботинки на заказ – одна подошва немного толще другой. В тот момент единственное, чего я боялся, так это что он увидит и узнает меня. Скверно, когда такой страх преследует тебя годами.
Пастор, казалось, не нашел, что на это ответить, и, секунду помолчав, Феррис продолжал:
– На следующий день газеты сообщили об убийстве. Я старался уговорить себя, что оно произошло в другом месте, но знал, что это не так. Я купил билет на автобус, поехал в Кэмден-таун и увидел, что перед мастерской – окна в нее были наглухо закрыты – толпится полно народу: безработные и зеваки. Тело собирались отвезти в морг, и полиция разгоняла собравшихся. Затеряться в толпе было не трудно, но я обошел мастерскую, чтобы убедиться, что именно отсюда выходил Фентон вчера вечером. Чего бы я только ни отдал, чтобы это было не так, но все, увы, было так. С той стороны тоже были полицейские, и в какой-то момент они начали поглядывать на меня с подозрением, так что я почел за благо долго не задерживаться. Только спросил перед тем, как уйти, одного из них, то ли это место, где нашли тело убитого. Он как-то странно посмотрел на меня и сказал: «Допустим. А вам что-нибудь известно об этом?» Мне представился шанс, но я им не воспользовался. Просто не смог себя заставить. Помимо всего прочего мне казалось, что у полиции свои способы вести дела. Допустим, убийца каким-то образом наследил, и по этим следам его отыщут. А знаете, каково это ложиться спать в страхе, а утром просыпаться с чувством, что к тебе прикасается призрак – рукой холодной, как камень? Я понятия не имел, до чего полиция может докопаться, надеялся только – о, как же я надеялся! – что останусь в стороне от этого дела. Потом взяли этого паренька. Он клялся, что не виновен, и я знал, что убийство наверняка не его рук дело.
– Откуда такая уверенность?
Негромкий голос помог несчастному немного взять себя в руки.
– Ну так я же знал, как Фентон убил Кристи – таким же способом. Это он, точно он убил Уркхарта, но так же, как его не поймали в первый раз, скорее всего, подумал я, не найдут и сейчас. Я понимал, что должен сделать одну вещь, а именно – пойти в полицию и рассказать все как есть. Фентон где-то прячется, и его надо найти. Но в то же время я проговаривал про себя все те вопросы, которые мне будут задавать: кто такой Фентон? Как я с ним познакомился? Где мы встречались? Я все откладывал и откладывал визит в полицию, и изо дня в день, из часа в час меня преследовал образ того ни в чем не повинного человека. Я видел его лицо в трещинах на стенах, в тени, отбрасываемой ветками деревьев, оно покачивалось передо мною в воздухе. И еще я знал, что он тогда чувствовал. Порой я думал о том, что запросто мог сам оказаться на виселице за убийство, о котором даже не помышлял, не думал, что оно может произойти. Меня и сейчас бы могли повесить, представься такая возможность.
– Наверное, вам стоит рассказать мне всю историю, – остановил его Кэтхарт. – Как вы познакомились с Фентоном, как оказались в его власти?
– Шел двадцать третий год. Дела мои были неважны. Сначала, после войны, наступили хорошие времена, но потом все покатилось под откос, и я оказался на дне. Изо всех сил старался найти работу, но не получалось. Образования для квалифицированной работы у меня не было, я ушел в армию, не закончив школы. После перемирия служил в оккупационных войсках. О будущем не задумывался. Я так долго оставался лицом к лицу со смертью, что пребывал в глупой уверенности – иначе не скажешь, – что, когда наступит завтра, своей доли счастья я не упущу. Домой я вернулся с головой, полной всяких идей. Отец хотел, чтобы я стал священником, но это было не по мне. Мой отказ его сильно расстроил, но ведь он не воевал, как ему было понять меня? Мы оба злились, не слыша друг друга. Я уехал в Лондон и вложил остатки своего военного пособия в один издательский проект, который оказался неудачным. После этого провала я обнаружил, что вчерашние солдаты никому не нужны, нас было тринадцать на дюжину. И должен сказать, что многие из нас были людьми ненадежными. Годами мы усваивали и исповедовали ложные ценности; мы не могли поверить в то, во что верил мой отец, а именно в то, что обыденная жизнь и обыденные вещи ценны сами по себе. Происходили страшные вещи, ужасные вещи. Например, двое моих знакомых бросились в Темзу с Лондонского моста. Но виновата в этом была не война. В этом был виноват мир. Мир – вот зло. Я подрабатывал, где только мог. Голод не тетка, а подставить плечо никто не рвался. Незнакомые люди не хотели раскошеливаться, особенно если собственные родичи не готовы были за меня поручиться. Сестра вышла замуж за парня, с которым мы служили во Франции, и он довольно ясно дал понять, что женился на ней, а не на ее семье. Как-то раз мы немного повздорили по поводу одного дела, которое он вел, и я плюнул и уехал. Приходилось работать на почте, служить клерком, даже ненадолго устроился швейцаром в картинную галерею, когда кто-то из тамошних служащих заболел гриппом, – словом, то одно, то другое. А в промежутках – безработица, приходилось выкручиваться, чтобы хоть на кусок хлеба хватило. Друзей я не заводил, просто потому, что подолгу не задерживался на одном месте. Потом один знакомый, с которым я случайно столкнулся вечером на улице, пригласил меня в бар на кружку пива, и там-то я познакомился с Фентоном. Не знаю уж, что заставило его заговорить со мной, но он предложил поужинать с ним. Вел себя по-дружески, мне даже трудно сказать, что это тогда значило для меня. Что он человек не моего круга, я сразу понял: он не просто не был джентльменом – это уже давно перестало иметь какое-то значение, – мне показалось, что он вообще довольно сомнительный тип. Но тогда мне было на это наплевать. Главное, он был человек, человеческое существо, и меня к нему потянуло. Во время третьей или четвертой встречи он спросил, не хочу ли я подзаработать немного денег влегкую. Я засмеялся и сказал, что легких денег не бывает, а он возразил: бывают. Тут-то он и проявил себя в своей истинной красе. Рисковал он немногим: во-первых, я и так вряд ли решился бы выдать его, а если бы и попробовал, кто мне поверит? Он сказал, что его интересуют камешки и у него есть на примете несколько славных бриллиантов. Все уже на мази, но ему нужен подельник – именно это слово он употребил, – чтобы стоять на стреме. Кажется, я слегка вздрогнул от такой перспективы, хотя и не так заметно, как год назад. Взгляды, понимаете ли, меняются в зависимости от обстоятельств. Вы даже не представляете себе, насколько сильно меняются. – Он замолчал и вызывающе посмотрел на собеседника.
Кэткарт вынул трубку изо рта.
– Я – священник, – мягко проговорил он, словно именно этих слов от него и ожидали.
– К тому времени я убедил себя в том, что мир обязан обеспечить мне хоть какое-то сносное существование, и, подобно множеству безработных, воевавших во Франции, особенно тех, что ушли на фронт молодыми, не успев еще более или менее устроиться в мирной жизни, усвоил социалистические идеи о собственности. Мне и впрямь казалось несправедливым, что от меня хотят, чтобы я рисковал жизнью, защищая собственность тех, кто благополучно остается дома, и не имел при этом права на некую долю этой собственности – достаточную для того, чтобы по возвращении сводить концы с концами. Фентону пришлось еще дважды или трижды вернуться к этому предмету, и в конце концов я уступил. Дело простое, сказал он, и совершено безопасное. Все необходимые приготовления уже сделаны, и моя задача – просто стоять на страже рядом с ювелирной лавкой и засвистеть какую-нибудь мелодию, в случае опасности или если появится случайный прохожий, когда он, сделав дело, соберется выходить. На тротуаре была решетка, мне предстояло ждать, пока он не просвистит начало песенки в знак того, что направляется к двери, на что я – если все в порядке – должен был ответить следующим тактом. Следует признать, душа у меня в тот момент в пятки ушла; стиснув руки в карманах, я делал несколько шагов в одну сторону, потом в другую и чувствовал себя последним дураком на свете. Не счесть, сколько сигарет я закурил и тут же отбросил в сторону. Пот лил с меня градом. Казалось, целая жизнь прошла, хотя на самом деле Фентон оставался там не так уж долго. Услышав, как он засвистел, я огляделся по сторонам и, убедившись, что на улице никого нет, свистнул в ответ и поспешно отошел от лавки. Он появился на пороге, закрыл за собой дверь, подхватил меня на углу, сказал, что все прошло как по маслу и мою долю он пришлет мне через день-другой. Странно, но мне ни разу не пришло в голову, что он может меня надуть. Хотя Фентон и заверил меня, что все прошло хорошо, радости от его общества я не испытывал, так что на следующем углу мы разошлись, и я сел в трамвай. На следующий день я встал поздно: все равно дела меня никакие не ждали, на дворе стояла зима, и самым теплым местом была кровать. Когда я вышел на улицу, там вовсю продавался экстренный дневной выпуск газет, каждая с шапкой: «Убийство в Найтсбридже». На самом деле произошло оно на Бромптон-роуд, но Найтсбридж было более звучным. Мне и в голову не пришло, что вся эта история каким-то образом касается меня, но газету я купил и бегло просмотрел заметку. В глаза мне бросилось имя – Кристи, и я застыл на тротуаре, покачиваясь взад-вперед, так что какая-то проходившая мимо женщина бросила своей спутнице: «Что за свинство, нельзя же так с самого утра», – а та откликнулась: «Точно, вот вам результат всех этих пособий – деньги на ветер, все равно они оседают в руках трактирщиков». В любой другой ситуации я бы разозлился, но в то утро это просто не имело значения. Я старался свыкнуться с открывшейся мне правдой. У меня не было ни малейших сомнений относительно происшедшего, точно так же, как не было их, когда я узнал о гибели Уркхарта. Моей первой реакцией был ужас: выходит, пока я оставался снаружи, в темноте, ломал спички и выбрасывал недокуренные сигареты, Фентон сдавливал горло человека – это было удушение. Наверное, он не ожидал, что там будет ночной сторож, и на дознании выяснилось, что Кристи нанял его всего на две ночи – из-за бриллиантов. Это был крепкий, даже очень крепкий парень, но его захватили врасплох, сзади. Справившись с первым потрясением, я задумался, что же будет дальше. Если Фентона поймают, то он, вполне вероятно, меня сдаст, и нас обоих ожидает петля. Удивительно, но хотя в ту пору в жизни у меня не было ни малейшей радости, мысль о смерти пугала. Я думал и все никак не мог придумать, как сделать так, чтобы он меня не выдал. Мне казалось, что все прохожие наблюдают за тем, как я покупаю газеты; краем глаза я заметил стоящих на углу полицейских и прошел мимо них с нарочито равнодушным видом. Вряд ли мне когда-либо приходило в голову, что арестовать могут и ни в чем не повинного человека. Да, собственно, никого и не арестовали, хотя должно было пройти много месяцев, прежде чем я поверил, что мне удалось ускользнуть – если, конечно, можно употребить в данном случае это слово.
