– Рвем и мечем, – ответила Катрин.
– Я так и думал… Ребенка делаем?
– Ребенка делаем. Мари! – крикнула Катрин официантке. – Нам бутылку белого, пожалуйста. Шар-доне!
Никола посмотрел на меня и выговорил одними губами: «Ты пьяна?», и я в ответ показала рукой: «Немножко». Он улыбнулся.
– Как все прошло? – спросил он нас обеих.
– ОФИГЕННО! – крикнула Катрин.
Чтобы завести ее, много не надо было. В ее устах наш поход в клинику превратился в феминистскую эпопею с бесчисленными перипетиями. Она подражала доктору, утрировала его реакции, – в какую-то минуту я даже подумала, что ее отчет закончится хроникой эпической битвы, состоявшейся в кабинете врача, из которой она вышла победительницей с трофеем – флаконом спермы. Никола слушал ее, смеясь и время от времени поглядывая на меня, чтобы я подтвердила или опровергла особенно неправдоподобную информацию типа: «Клянусь тебе, Нико, док наделал в штаны».
– А что вы делали потом? – спросил Никола, когда через час бутылка вина опустела, а Катрин наконец умолкла.
– Мы пошли ко мне, – сказала я. – Заходила моя сестренка. С новым другом.
– Ах, вот как?
– Угу. Пока мы бегаем по клиникам оплодотворения и ломаем голову, что делать с нашей жизнью, как подростки-переростки, моя сестра, которой как раз и полагается быть подростком, переживает идеальную любовь. Мы решили, что это невыносимо.
– Да, кстати, – сказал Никола.
– Что?
– Я кое-кого встретил.
Он сказал это почти робко и, судя по встревоженному взгляду, брошенному на кузину, побаивался.
И не зря – через несколько секунд, необходимых, чтобы переварить эту новость, Катрин завопила:
– ТЫ ИЗДЕВАЕШЬСЯ?
– Нет…
– Это же НЕВЫНОСИМО!
Все смотрели на нас – я-то за годы дружбы с такой экспансивной (и гордой этим) особой, как Катрин, привыкла, а вот Никола это всегда немного смущало.
– Черт возьми, – сказал он, – что ты, как в дерьмо наступила, Кэт, я всего лишь сказал, что кое-кого встретил. Поэтому я и хотел с вами увидеться.
– Где она? – спросила Катрин, бросая вокруг убийственные взгляды.
– Ее здесь нет… я хотел поговорить с вами до того, как вас познакомлю… Черт, я же правильно сделал, разве нет?
Я энергично закивала. Надо сказать, и я была не чужда ревности. Мы с Катрин уже давно привыкли к мысли, что Никола так и останется вечным холостяком при нас. Я, конечно, теряла куда меньше, чем Катрин, долгие годы делившая с ним квартиру. Ни Никола, ни Ноя, да еще и этот гипотетический младенец на подходе – перспектива была ужасная, и я видела, каких усилий ей стоит не выглядеть избалованным ребенком, не натянуть одеяло на голову и не расплакаться.
– Это… это серьезно? – спросила она.
Она сама уже знала ответ. После ухода матери Ноя Никола никогда никого с ней не знакомил. Он коллекционировал приключения на один вечер, но ни с кем не связывался всерьез и, главное, никогда не произносил слов: «Я кое-кого встретил».
– Да, я думаю, это серьезно, – кивнул Никола. – Мы уже несколько раз встречались… я, собственно, не хотел вам говорить, пока сам не убедился…
– Кто она?
– Ее зовут Сьюзен.
– Сьюзен? – переспросила Катрин, как будто Никола сказал «Носферату» или «Клоун Кики».
– Да, – ответил Никола. И, поколебавшись, добавил: – Ей сорок восемь лет.
У нас с Катрин отпала челюсть. Я все же ухитрилась посмотреть на нее, чтобы убедиться, что она не свалилась со стула, потом повернулась к Никола.
– Сорок восемь? – повторила я, не веря своим ушам.
– Ну да, я знаю… кажется, будто совсем старуха, но она в суперской форме. Она… она правда очень хорошая. У нее маленькая булочная тут по соседству, и…
– О боже мой, – вздохнула Катрин, – так это мадам из экологической булочной?
Я тоже вспомнила лавочку, где продавали хлеб из цельных зерен, и работавшую там женщину, англоговорящую с безупречным французским, в самом деле, отнюдь не выглядевшую на сорок восемь.
– Но… когда? – спросила Катрин. – Как? Когда?
И Никола рассказал нам о встрече со Сьюзен. Мне странно было слышать, как он говорит о своих сердечных делах со сдержанностью и стыдливостью, которых я за ним не знала. Мы не дружили, когда он жил с матерью Ноя, поэтому я свыклась с мыслью – в сущности абсурдной, – что Никола и любовь несовместимы. Однако именно это чувство возникло между ним и Сьюзен. Она сама, объяснил он нам, заговорила с ним как-то утром. Он каждый день проходил мимо ее магазинчика, когда шел с Ноем в школу и обратно, и однажды она поздоровалась с ним. Они поболтали, потом выпили вместе кофе, потом вина, затем поужинали. Его тянуло к этой красивой женщине без комплексов, ее – к этому забавному парню на двенадцать лет ее моложе, в общем, история самая банальная.
Но Катрин, похоже, так не считала.
– Нет, я опомниться не могу, Нико, я опомниться не могу, – причитала она, и, судя по ее огромным вытаращенным глазам и пафосным жестам, действительно не могла опомниться. Я все ждала, когда, после очередного стакана, она скажет наконец: «А как же я?», но Никола предвосхитил этот грустный вопрос – он взял ее за руку и, пока она продолжала бормотать свое: «Я опомниться не могу», сказал: «Я никуда не ухожу, Кат. У Сьюзен две дочки, у меня Ной, будем так, встречаться, посмотрим, как сложится, но я никуда не ухожу, поняла? Я остаюсь дома с тобой».
Я слушала их, глубоко тронутая чувством долга Никола. Мне никогда не приходило в голову за все годы знакомства, что они наверняка чувствуют ответственность друг перед другом и что это не всегда просто. Катрин, услышав Никола, кивнула, как послушная девочка, и почти простонала:
– Ох, братец…
– Я хотел бы вас с ней познакомить, – сказал Никола. Он просил у нас разрешения, это было в высшей степени лестно и очень трогательно. Катрин снова кивнула, а я ответила:
– Ну да, конечно… Можно я скажу, что тоже не могу опомниться?
– Эх, – вздохнул Никола. – Я сам не могу опомниться.
– Ной в курсе?
– Нет еще. Но скоро будет в курсе, если все пойдет хорошо.
Он улыбался. Он не пребывал, как моя сестра, в состоянии почти мучительного блаженства, но, пожалуй, сиял.
– Вот гадство, – разозлилась я, – все сияют.
– Я не сияю! – буркнула Катрин.
– Да, правда. Спасибо, котик.
Мы взялись за руки, как старые супруги.
– Тебе-то жаловаться не на что, – сказал мне Никола. – Ты что-нибудь решила?
– Нет. Нет, и с сегодняшнего дня я ухожу в неприятие действительности. Ничего не буду решать. Моя четырнадцатилетняя сестра счастливее в любви, чем я, сорокавосьмилетние женщины не комплексуют, встречаясь с тридцатишестилетними парнями… Ясное дело, все умнее меня в сердечных делах, так что – на хрен! Пусть Одреанна или Сьюзен подскажут мне, что делать, а я ничего решать не буду.
