– В больнице? – переспросила Кэй, поневоле втягиваясь в разговор.
– Угу, в Окружной мемориальной. Я там работала, пока сюда не перешла.
– Вы знаете доктора Карра?
– Я ж, понимаете, на кухне сидела, людей, почитай, никого и не видела. Потому ушла и устроилась сюда. Ой, кое-кто из докторов иногда заходит сюда сандвич перехватить или еще чего, как вы его назвали?
– Доктор Карр, – сказала Кэй. – Доктор Аарон Карр.
– Ах, этот. Тот самый еврейский врач, так, что ли? Тот, что в доме у Стайн живет?
– Я в общем-то о нем ничего не знаю, – мгновенно сникла Кэй.
2
В тот момент, когда зазвонил телефон, Аарон Карр пребывал в самом необычном для себя расположении духа, переживая редкий период душевного равновесия, душа его не испытывала ни восторга, ни уныния, не воспаряла и никуда не падала. Поразительно, но это странное нейтральное душевное состояние пережило ночь, на нем все еще сказывался тот нежданный успех, который свалился на него вчера днем в Балтиморе и который свел на нет то гнетущее ощущение неудачи и тщетности усилий, что тяжко навалилось на него после разговора с Роджером Старком.
Принятое им приглашение участвовать во второй ежегодной Национальной конференции по проблемам корпоративного здравоохранения предусматривало лишь готовность войти в группу из четырех врачей, которым предстояло ответить на вопросы участников конференции, имеющие отношение к сердечным заболеваниям. И всего за несколько минут до начала этого своеобразного семинара он узнал, что каждый из включенных в группу должен еще и выступить с пятиминутным сообщением. Трое других (все – кардиологи) явно были уведомлены заранее, потому как каждый прочел заранее написанную речь по бумажке; у всех прозвучало ожидаемое: главный упор на диету. Карр же, уже поднимаясь на ноги для выступления, еще не знал, о чем он станет говорить. Поднявшись, он оглядел зал, заполненный руководителями кадровых служб корпораций, и, словно слушая себя со стороны, заговорил: «Сколько из вас, собравшихся здесь, за последние двадцать лет сменили диету, чтобы снять с себя ответственность за вероятность умереть от инфаркта, которая за этот период более чем удвоилась, до достижения пятидесяти пяти лет?» Трое коллег по группе, как один, уставились на него и неодобрительно заворчали, но тут же умолкли под шиканье вдруг полностью обратившейся в слух аудитории. Ощупью он взялся за свою концепцию возраста, назвав ее «ураган в сердце», и, пользуясь ею как трамплином, перешел к значению фактора стресса, закончив свою речь утверждением, что, по его мнению, усиливающаяся напряженность корпоративной жизни куда более существенная причина количественного роста коронарной окклюзии, нежели любые перемены в рационе питания.
Пять минут, отведенные ему, давно истекли, суть своих взглядов он, как показалось, так и не изложил, а потому сел за стол с гнетущим чувством собственной неумелости, осознанием неодобрительного отношения сидевших за тем же столом коллег. К его удивлению, однако, из зала посыпалось такое множество вопросов к нему, что смущенный ведущий попытался переправить некоторые из них другим членам семинарской группы. Наибольший интерес, судя по всему, вызывала идея «урагана в сердце» в определенном возрасте, возможно, потому, что очень многим сидевшим в зале самим было за сорок. Когда объявили перерыв, больше десятка человек кинулись к Карру, забрасывая его дополнительными вопросами, и ни один из них не выказал ни малейшего желания усомниться в том, что главной причиной коронарной окклюзии является стресс.
Президент ассоциации протолкался к нему и попросил остаться на продолжение встречи за ужином: разительный контраст с отношением со стороны его коллег по группе, все трое ушли сразу же после окончания заседания, и ни один не удосужился даже попрощаться с ним. Он понимал, что не слишком-то утвердился в медицинском сословии, зато доказал себе: когда его книга выйдет, то, как бы ее ни приняли кардиологи, у него найдутся читатели среди главных кадровиков корпораций.
Да, личным своим успехом он был доволен, но дело было не только (а может, и не столько) в этом. Время, которое ушло на остальную программу конференции, позволило ему увидеть новую перспективу в лечении Уайлдера. Слушая выступавших, а все они приводили данные массовых исследований, он понял, как был глуп, позволив себе так всецело подчиниться одному-единственному случаю. Уже больше недели, понимал он, почти ни о чем другом он и не думал, очень и очень неравномерно распределял свое время. Того хуже, дал волю чувствам, привязавшись к больному, чего ни один разумный доктор никогда себе не позволит.
Ясно же, незачем было позволять себе так расстраиваться из-за того, что он узнал от Роджера Старка. Возможно, положение было бы иным, если бы речь шла о послеинфарктной работоспособности Уайлдера: в клинике Аллисона ему не раз случалось уговаривать президентов корпораций справедливо отнестись к инфарктникам, дать им по-честному доказать, что они выздоровели, – но у Уайлдера проблема не в этом. Как ясно дал понять Старк, жребий был брошен задолго до инфаркта Уайлдера. То, что случилось: вся эта кутерьма с конференцией, – рано или поздно все равно бы случилось. Со временем, конечно, не повезло, удар настиг Уайлдера в такой момент, что хуже некуда, но и в том ничего необычного: в ряду последствий предынфарктного характера поведения часто оказываются личные отношения, тормозящие выздоровление. И нет такого доктора, который мог бы с этим что-то поделать.
Да и все не так уж и плохо. Старк совершенно определенно заявил, что хочет возвращения Уайлдера в компанию: на его собственных условиях, само собой, – но все равно Уайлдер, наверное, сумеет приспособиться. Только это уже – его забота. Ни от одного доктора нельзя ожидать, что он станет руководить жизнью пациента.
По пути домой, ведя машину в ночи, он убеждал себя поверить, что случившееся, может, даже пойдет Уайлдеру на пользу. Вполне может быть, что ему как раз и надо встряхнуться, по-новому, по-настоящему оценить себя. И когда он вернулся в Окружную мемориальную, то увидел, что есть очень веские основания считать: Джадд Уайлдер действительно прочно встал ногами на землю. Шел уже двенадцатый час, Уайлдер спал, а миссис Коуп уже ушла, однако ее последняя запись в истории болезни гласила: «Весь вечер весел и в добром духе».
Этим утром он нашел Уайлдера в том же настроении, тот старательно брился, смеялся над попытками медсестры сопровождать движения бритвы движениями крохотного ручного зеркальца. Карр поговорил с ним несколько минут, давая больному всякую возможность сказать о любых его заботах, однако не услышал ни единого упоминания о конференции. Предположительно, все еще оставалось скрытое беспокойство, только при данных обстоятельствах не было никакого смысла докапываться до него. Еще меньше смысла было хоть как-то упоминать о вчерашней остановке в Нью-Ольстере. Если Крауч и приедет навестить Уайлдера, как то предположил Старк, то, разумеется, будет лучше, если Уайлдер увидит в визите президента акт свободного волеизъявления, не запятнанный ни наветом, ни принуждением.
И сейчас, когда зазвонил телефон, он потянулся к трубке с тревожным возбуждением, впервые больше чем за неделю чувствуя себя свободным все свое внимание уделить чему бы то ни было, не погрязнув больше целиком и полностью в случай с Уайлдером.
