То есть ни запустение, ни клановые разборки не могли явиться настоящей причиной переноса папского престола. Ею мог быть только реальный плен, или, точнее, мероприятие по приобретению королем личного папы-марионетки, перевербованного из протоиудеев-катаров в христиане. Об этом говорит даже упорное сравнение этого эпизода истории с «вавилонским пленением евреев» в творчестве итальянских писателей-гуманистов.
Вот, например, что пишет Данте в письме к упомянутому выше Генриху VII: «Тогда наше наследие, лишение которого мы не устаем оплакивать, будет нам возвращено полностью. И подобно тому, как сейчас мы, изгнанники в Вавилоне, воздыхаем, вспоминая святой Иерусалим, так тогда, ставши снова гражданами и дыша мирным воздухом, мы в радости будем вспоминать бедствия смутной поры».
Интересно, что Петрарка, резко осуждавший роскошь папского двора в Авиньоне, также называл авиньонскую эпопею «вавилонским пленом», хотя между «роскошным пребыванием» и «пленом» связь едва прослеживается. Значит, смысл библейского эпизода хотя бы метафорически, но все-таки соответствовал сложившейся ситуации.
Показательно в этой связи, что евреи после погромов, учиненных тем же Филиппом IV, устремились не куда-нибудь, а именно в Авиньон, где были ласково приняты папой, невзирая на его союз с алчным монархом. Родственными душами, выходит, оказались.
Откуда же в таком случае взялся сюжет с «запустением», как с альтернативной «плену» причиной переноса папской резиденции? Ведь нельзя же всерьез полагать, что представление о «запущенности» и «заброшенности» «столицы мира» было целиком высосано из пальца. Тем более что оно соответствует концепции «вавилонского плена», согласно которой Иерусалим после череды антивавилонских выступлений евреев был подвергнут разорению Навуходоносором II
[63].
А вот откуда. Читаем у А. Дворкина в «Очерках по истории Вселенской Православной Церкви»: «Константинополь конца XIV в. был печальным умирающим городом. Его население, превышавшее в XII в. миллион человек, теперь насчитывало менее 100 тысяч и продолжало сокращаться. Огромный город был заброшен и полон руин. Помимо Константинополя, в то время в пределах Империи оставался еще лишь один значительный город — Фессалоники, который по-прежнему выглядел более или менее процветающим. Это был главный порт на Балканах, где проводилась ежегодная торговая ярмарка. Однако и Фес-салоники сильно пострадали от владычества зилотов, разрушивших многие дворцы и монастыри, прежде чем их восстание было подавлено».
Вот вам тот Рим, который на самом деле был подвергнут разорению. Отсюда, из Константинополя, который действительно в то время был «печальным, умирающим городом», и был перенесен в Авиньон «папский», а на самом деле — патриарший престол. И папа тот никак не мог быть христианином, ибо, как уже указывалось, религией Константинополя, т. е. имперской религией, на тот час был протоиудаизм, правда, несколько обновленный за счет идей раннего христианства.
Впрочем, возможно, что резиденция папы — ставленника Константинополя, находилась и где-нибудь в Италии, возможно, в том же Аатеранском дворце Рима, или даже в Авиньоне, а подлинный сюжет с запустением Константинополя представлен как фрагмент истории папского Рима для того, чтобы скрыть истинную причину переноса престола и провизантийский статус тогдашних римских (римо-итальянских) священнослужителей.
То есть «перенос» мог быть и виртуальным: «перенестись» на самом деле мог не престол, а главенство от одного престола к другому. Но как бы то ни было, событие это по своим масштабам явно выходило за отведенные ему историками рамки. Это был не просто итог смешных папских капризов по поводу неудобств пребывания в римской резиденции или мелкая конкурентная возня в среде латинского понтификата, а разделение единой имперской (иудействующей) церкви на католическую и православную ветви, связанное с захватом и разрушением Константинополя латинянами, точнее говоря — французами.
Упоминание Дворкина о «зилотах» или «зелотах» (от греч. Ζηλωτής — «ревнитель», «приверженец»), борцах с империей за чистоту веры, в контексте сказаний о Константинополе XII–XIV вв. также работает на эту версию. Вспомним, что Иудейская война 66–73 гг., наиболее активными и бескомпромиссными участниками которой со стороны иудеев были указанные зилоты, завершилась падением Иерусалима и появлением христианства в качестве мировой религии, т. е. все тем же религиозным расколом.
Это еще раз подтверждает неоднократно высказанную мною мысль о том, что Константинополь был столицей не только Византии, но и еще более «древней» Иудеи — библейским Иерусалимом. Следует из этого и еще один парадоксальный вывод: христианство в авиньонский период едва народилось на свет и пребывало в зачаточном состоянии. Позже поговорим и о месте его рождения. Его также следует пересмотреть, говоря юридическим языком, в связи со вновь открывшимися обстоятельствами.
Но предположение об антихристианстве доавиньонских пап порождает очередной вопрос: как могли папы-еретики быть вдохновителями и организаторами Крестовых походов? Ведь нельзя же допустить их изначальную католическую ориентацию, а затем — неожиданное впадение в ересь после череды побед под знаменем христианства. Это было бы совершенно нелогично.
Но и этот вопрос легко решаем: надо только представить, что папы оказались в плену не после Крестовых войн, а до них или одновременно с ними. А если уж быть абсолютно точным — то в период падения Константинополя и создания латинской империи. То есть «послепленных» пап следует уже считать раскольниками, направившими под влиянием французского короля бывшую дотоле иудействующей римскую церковь по новому, христианскому, пути.
