Но тогда же, под сенью католичества, ставшего синонимом всего французского, и стала выкристаллизовываться идея новой единой Европы, теперь уже независимой от восточных веяний
[109]. Оттуда же, надо полагать, ведет свой отсчет и идея демократии со свободой, под которой в настоящее время, по крайней мере на Западе, уже не обнаруживается реальных корней. Ведь демократия и свобода имеются только тогда, когда существует имперский центр, их ограничивающий. Падение же империи превратило эти ценности в пустой звук, в наживку, с помощью которой стало возможным заигрывать с третьими странами, расшатывая их изнутри.
Стоп! Единой Европы? А была ли она тогда вообще, Европа? И тут следует вспомнить о легенде, предварившей повествование.
21. Похищение Европы: как это было
Думаю, кто-то уже начал догадываться, как со всем этим соотносится легенда о похищении Европы. Тем не менее, чтобы не оставить никого в неведении, попытаюсь все же растолковать, каким образом все сказанное связано с темой, заявленной в названии книги и в предисловии.
Итак, легенда гласит, что дочери финикийского царя Агенора Европе как-то приснился странный сон. Будто бы взрастившая и вскормившая ее Азия заспорила по поводу прав на нее с женщиной, олицетворяющей некий материк, находящийся по ту сторону моря. Чужестранка при этом утверждала, что Европа будет подарена ей самим Зевсом и к ней перейдет ее имя.
Через какое-то время к резвившимся на побережье девушкам, среди которых находилась и Европа, подошел необычайно красивый белый бык с огромными глазами и шерстью, отливающей золотом. Это был сам Зевс, возжелавший овладеть девушкой в пурпурном одеянии и обратившийся в быка, дабы не привлечь внимание своей жены — ревнивицы Геры. Ничего не подозревавшая девушка уселась на спину прекрасного животного, но бык вдруг бросился к морю и стал быстро отплывать от берега, невзирая на крики обезумевшей от страха принцессы.
Но по мере того, как удалялся родной берег, страх стал рассеиваться: явившийся из морских глубин брат Зевса Посейдон своим трезубцем усмирил волны, а скользившая рядом на двух тритонах, запряженных в морскую раковину, Афродита осыпала царевну розами, придавая поездке черты свадебного путешествия. Вскоре Европа забыла о родном очаге, любимых родителях и подругах.
Но вот вдалеке замаячил остров, на котором Зевс вырос и возмужал — Крит. Сюда, в грот, где прошло его детство и юность, он и привез принцессу. Приняв человеческий облик, он осыпал ее золотом и драгоценными камнями.
Прошло время, и Европа родила Зевсу троих сыновей: Миноса, Радоманта и Сарпедона. Впоследствии их усыновил критский царь и они стали членами правящего на Крите царского дома.
Рис. 8. «Похищение Европы» в трактовке современного российского художника Николая Бурдыкина. Картина хорошо передает греко-финикийское происхождение принцессы
Так миф связал имя Европы с критской цивилизацией. А во времена Гомера именем финикийской принцессы называли уже всю Среднюю Грецию. Впоследствии это имя еще более расширило сферу своего применения, перекинувшись на территории, благодаря которым оно сейчас известно.
Попытаюсь теперь расшифровать сказанное. Внимание привлекает прежде всего финикийское происхождение принцессы. Аишь очень тонкая грань отделяет финикийцев от греков (византийцев), которые, как было установлено, являлись некогда жрецами иудейского культа, что и отражено в их этнониме — Greece (жрец). Финикийцы, как и иудеи, были семитами и занимали примерно те же территории, на которых, как считается, обосновались древние евреи (они же римляне, они же греки-византийцы). (Рис. 9). По всей видимости, «Финикия» — это калька греческого названия «Ханаан», обозначающего, согласно Библии, «землю обетованную» для евреев. И то и другое переводится как «страна пурпура».
История знает как минимум одного римского императора, являвшегося жрецом финикийского культа. Его звали Гелиогабал (Элагобал) по имени семитского Бога Солнца Элагобала (от семитского «Эль» — бог). Такими же жрецами были его прадед, дед и отец — сенатор Секст Варий Марцелл
[110].
Даже храм, подобный иудейскому, но посвященный богу Солнца, был выстроен при Гелиогабале на Палатине. И главным священным предметом в нем, что особенно любопытно, был черный камень, будто бы олицетворяющий Солнце. Не такому ли камню поклоняются современные мусульмане, наследники древних иудеев и финикийцев, имя бога которых, Аллаха, производно от того же семитского корня «Эль»?
Рис. 9. Карта Финикии с городами Тиром, Сидоном и их колониями
Примечательно, что главным архитектором Храма Соломона был тирский, т. е. финикийский, инженер Хирам (Хирам Абифф в масонской версии, царь Тира Хирам I или просто ремесленник Хирам в библейской версии). Вряд ли иудеи доверили бы сооружение святыни совсем уж постороннему, из чего можно сделать вывод если не о тождестве финикийцев и евреев, то хотя бы о наличии между ними близкородственных и конфессиональных связей.
Это, к слову сказать, подтверждает Иосиф Флавий в «Иудейских древностях», называя Хирама израильтянином по отцу: «Теперь Соломон послал за ремесленником из Тира, которого звали Хирам: он был по происхождению из колена Нефелим, со стороны его матери (она была из этого колена), а его отец был Ур, из израильтян».
Даже само имя этого Хирама — кем бы он ни был — созвучно названию иудейской святыни, что лишний раз свидетельствует в пользу данного вывода. Именем иноверца не стали бы называть святое место.
Общепринятым является мнение о существовании кардинальных различий между культами иудеев и финикийцев. Даже многочисленные данные о наличии параллелей между ними не препятствуют этому мнению. Иудеи-де были единобожниками в отличие от финикийцев, поклоняющихся целому пантеону богов. Но на примере с древними римлянами мы уже убедились в обманчивости таких взглядов. Достаточно наличия верховного божества в пантеоне, чтобы можно было говорить о единобожии. А кем, если не верховным богом, был бог Солнца финикийцев? Все эти многочисленные Ваалы, Молохи, Астарты и др. не в состоянии опровергнуть очевидное. Мы ведь не считаем язычеством христианство из-за наличия в нем понятия о Троице. Ее принято считать примером триединства божественных проявлений. То же самое можно сказать о духах и силах природы, почитаемых до сих пор христианами, точнее — суеверной их частью. Их тоже можно считать проявлениями единого Бога, не выходя, таким образом, за рамки монотеизма.
