С тех пор как этот человек услышал отчет одного из своих агентов, он почти полностью лишился сна и аппетита, однако, несмотря на это, энергии в нем только прибывало. Началось все с рассказа о том, как какие-то мальчишки играли в старом монастыре и нашли рисунки на скале, а потом и кости.
Следом появились слухи о свете зари, пробивающемся откуда-то из-под земли, с глубины двух сотен футов.
В одной из старинных, заплесневелых книг, которые у него хранились, это явление было названо Светом Азраила Кажется, в труде Кроули… Фэйрклоф был почти уверен, что авторство принадлежит именно Алистеру Кроули. Свет Азраила, окруженный сопутствующей ему тьмой. Азраил, ангел Смерти. Азраил, слуга Господа. Азраил, символ сияния, находящегося за пределами человеческого понимания.
Азраил, демон.
Азраил, ангел Смерти и Величия.
Отыскать бы частицу того, что лежит под каменными плитами пола, которые давным-давно, наверное три столетия тому назад, уложили французские монахини. Однажды скала в том месте осела и обвалилась.
Он не сомневался, что непременно отыщет желаемое в этом темном каменном мире. И надеялся, что находка прольет свет на те тайны, в раскрытие которых он со времен ранней юности ушел с головой.
Однако, переступая порог озаренной неровным светом пещеры, он не ожидал найти в ней то, что искал на протяжении практически всей жизни. Только его тень.
Мужчину звали Алан Фэйрклоф. Когда-то он был монахом, затем ученым и теперь наконец ушел на покой, владея довольно-таки приличным состоянием, полученным в наследство, и массой свободного времени.
— В моей жизни последние несколько лет было так мало праздников, — пробормотал он, повернувшись к одному из рабочих, но главным образом обращаясь к самому себе. — А теперь кажется, цель близка. Очень близка.
— Oui, monsieur
[10].— Рабочий кивнул, лишь наполовину поняв смысл его слов.
Перейдя на французский, Алан Фэйрклоф спросил рабочего, если ли в окрестных деревнях такое место, где мужчина может удовлетворить аппетиты определенного рода. В его устах это прозвучало так, будто его интересуют какие-то религиозные вопросы.
Рабочий закивал и назвал ему адрес.
Той же ночью Алан Фэйрклоф туго связывал запястья женщины обрывками ее же блузки и склонялся над ней, шепча:
— Ты даже не подозреваешь, ma cliere
[11], какой долгой покажется тебе эта ночь, — шептал он, склоняясь над ней. — Но не бойся, я не лягу с тобой. Приберегу тебя для кое-чего более изысканного.
Монахиня, рот которой был набит замазкой и завязан лентой, закрыла глаза и, Фэйрклоф был в этом уверен, начала молиться.
Это происходило на юге Франции, за тысячу миль от маленького прибрежного городка в Коннектикуте и за несколько лет до того весеннего утра, когда там родился мальчик.
3
В деревушке на побережье залива в Коннектикуте существовала комната, скрытая от посторонних глаз, практически всегда погрркенная во тьму и лишь изредка озаряемая свечами. Но даже свечи не могли прогнать царящую внутри нее ночь. Несколько скамей, расположенных в два ряда, проход между ними, К алтарю ведут две маленькие, грубо вырезанные из камня ступеньки. Воздух пропитан запахами ладана и мускуса. Тут же стоит клетка, внутри которой рычит и щелкает зубами какой-то дикий зверь из окрестных лесов.
На алтаре лежит жертвенный ягненок, и кровь его стекает в потир, стоящий под каменной плитой.
А рядом маленькая девочка Глаза ее широко раскрыты от ужаса, потому что отец прижимает ее ладонь к тому месту, где до сих пор бьется сердце животного. Она быстро одергивает руку, случайно проводит пальцами по губам, и на маленьком личике, освещенном неровным сиянием свечей, появляются темные кровавые мазки.
За алтарем мелькают неясные тени.
Маленькая девочка смотрит за алтарь и молится, чтобы весь этот кошмар поскорее закончился. Когда малышка раскрывает рот, чтобы заговорить, с языка срываются совсем не те слова, какие она хотела сказать, а слова, которые не может произносить ни один трехлетний ребенок. К тому же девочка говорит сразу на нескольких языках.
А на алтаре начинается отвратительное действо.
Все это происходило много-много лет назад, до того как возник свет, до того как стало наступать лето, до того дня, когда родился Стоуни Кроуфорд.
4
В городке, где обитают всего несколько сотен жителей, легенды о рождении и смерти традиционно приобретают мифологический размах. Когда умер старый Рэндалл, он не просто свалился с парадного крыльца и отдал концы — нет, он совершенно неожиданно рухнул навзничь и трижды прокричал имя Спасителя, а пока старик лежал, истекая кровью, его сиделка, охваченная мистическим экстазом, увидела над головой скворцов — они пролетели и исчезли в тумане.
«Скворцы уносят душу на небеса, но если сокол схватит хоть одного из них, тогда душа останется привязанной к земле», — говорила она после воскресной службы прихожанам баптистской церкви Стоунхейвена. Она сама выдумала эту легенду, потому что действительно видела, как сокол схватил одного из скворцов, и подозревала, что старый Рэндалл до сих пор пытается заглянуть ей под юбку, когда она совершает дежурный обход в лечебнице Ледярд.
Когда овдовевшая сестра Тамары Карри Джеруша родила близнецов, они не были мертвыми. Младенцев извлекли из сорокалетнего тела матери и заставили сделать глоток воздуха Стоунхейвена Однако в своей ангельской мудрости они поспешили покинуть этот ужасный мир. Джеруша последовала за ними спустя несколько минут. Вот так мифы расцветали пышным цветом, словно крокусы в апреле, иногда даже пренебрегая расстоянием.
Говорили, что Чад Мэдиган по прозвищу Бешеный Пес, погибший во Вьетнаме в шестидесятые, перед смертью воздел руки к небесам и через много тысяч миль прокричал что-то своей девушке Марте Уайт, которая в тот момент сидела в кресле на крыльце своего дома. Услышав его предсмертные слова «Я буду скучать по твоим сиськам, детка», — Марта схватилась за сердце.
Даже смерть Бордера — колли, принадлежавшего сестрам Доан, — заслуживала внимания. «Он вышел к докам в бухте, высматривая старую лодку Алисы, затем последний раз залаял, упал на деревянный настил и… умер. Такой прекрасный пес! Мы просто теряемся в догадках, почему он ушел так рано. Но он обратился к нам перед смертью, как будто хотел сказать: «Отдаюсь в руки Господа!»».
Умирающих навещали ангелы, Иисус приходил к плачущим, даже Фиона Макалистер клялась на Библии, что, когда однажды зимой она слегла с пневмонией, ей являлась сама Дева Мария, Матерь Божия.
Легенды и верования сплавлялись друг с другом, и питали городское самосознание. Столь богатая разного рода знамениями и тайнами мифология, как в Стоунхейвене, Гомеру и не снилась.
