Стоуни, твой Король Бури».
К этой записке был приложен засушенный цветок — бордовый ирис.
В пятнадцать лет Стоуни неразрывно ассоциировался у всех с пожилой слепой женщиной, которая жила в лесу, в старой толевой хижине. Он познакомился с ней еще маленьким мальчиком, вскоре после смерти деда. Несколько раз в год отец с матерью ссорились сильнее обычного, и в такие моменты Стоуни предпочитал скрываться где-нибудь в безлюдном месте.
Нора стирала белье рядом с домом в самой чаще старого леса. В первую секунду Стоуни испугался: а вдруг она злая людоедка? Но запах черничного пирога, остывавшего на подоконнике, убедил его, что перед ним человеческое существо. Когда они познакомились поближе, Нора рассказала, что присутствовала при его рождении. Стоуни тогда не поверил ей, но поймал себя на том, что на самом деле не думает, что она лжет, хотя люди вокруг делают это постоянно. Он еще с младших классов знал, что они лгут. И отец лгал. Стоуни видел, как тот напивался в пабе «Лодочный мастер», в то время как считалось, что он ушел в море на своем траулере. И мать он тоже ловил на лжи, когда по вечерам, укладывая его в постель, она уверяла, что отец не имеет никакого отношения к синяку на ее лице.
А вот женщина из леса говорила ему то, что было похоже на правду.
Ее звали Нора Шанс. Люди говорили, что она ослепла еще в тридцатые годы, когда варила мыло вместе с матерью (мыло тогда варили из щелока и жира) и щелок выплеснулся ей на лицо. Она попыталась стереть его, но он растекся по лбу и почти мгновенно проник в глаза — Нора не успела даже вскрикнуть от боли. Однако сама она ни разу не рассказывала эту историю, а если ее спрашивали, уходила от ответа и принималась рассказывать одну из своих небылиц. Нора сама называла эти истории небылицами. Она сидела за ткацким станком, слепая, и рассказывала и рассказывала, ведя челнок между нитями, делая очередное одеяло или коврик, которые потом продавались в Мистике. Нора не признавала никаких новшеств. У нее не было ни электричества, ни телефона — ничего, кроме водопровода и современной уборной, единственных, по ее убеждению, стоящих изобретений последнего столетия. На бельевых веревках, тянувшихся под невысокой крышей ее дома, висели свечи, сделанные по старинке, из катаного воска. «Кто, черт возьми, покупает все эти свечки?» — спросил как-то Стоуни — ему было тогда четырнадцать и он вел себя развязно. Нора отругала его за частые поминания черта, но на вопрос так и не ответила. Однако потом как-то призналась, что ей безразлично, будет ли кто-нибудь покупать ее свечи, — она делает их для собственного удовольствия. «Свеча рассеивает тьму», — пояснила она.
Нора была на три четверти из индейцев-пекотов, машантукетеков, и на одну четверть афроамериканка — мудрая, проницательная женщина, которая пережила четырех мужей более чем на шестьдесят лет. Сорок из них она ткала и брала в стирку белье — за домом стоял большой черный котел, который Нора называла Болотной Ведьмой, потому что помимо стирки он служил и для иной цели: Нора часто проводила над ним вечера, помешивая толстой длинной палкой булькающее содержимое и распевая старинные церковные гимны. Детям, с ехидными смешками подглядывавшим за ней из леса, она казалась призраком, закутанным в болотный туман и призывающим демонов из разрушенных могил старого городского кладбища. Они пугались и вздрагивали от каждого хруста сухой ветки. Стоуни познакомился с Норой в тот день, когда она спасла его кошку, едва не утонувшую в болоте, привела их обоих, и кошку и мальчика, к себе в дом и усадила у очага Пока они отогревались, Нора вязала и плела свою небылицу. Стоуни впервые наблюдал, как другой человек сочиняет историю. Это было похоже на магию.
— Жила-была в центре страны одна женщина.. — начала Нора Шанс.
Под центром страны в старые времена подразумевали все, что не являлось побережьем. Стоуни поразился тому, как местечковый говор Норы совершенно исчезает, как только она принимается рассказывать свои байки.
— Эта женщина не ладила с мужем. У нее был маленький мальчик, приблизительно твоего возраста, может быть, немного моложе. Наверное, в половину твоего возраста плюс еще два года. А муж этой женщины бил не только ее, но и мальчика, поэтому ей пришлось убежать и спрятаться. Стояла зима, и суровая. Она села на поезд, собираясь доехать до Бостона или, может быть, до Спрингфилда. Но когда поезд шел через холмы на запад, снегопад превратился в снежную бурю и поезд встал. Это произошло в городке меньшем, чем Стоунхейвен. Поезд застрял в снегах и во льду. Она думала, что придется ночевать вместе с мальчиком в депо, но транспортная компания все устроила и пассажиров разместили и домах местных фермеров. В те времена не видели ничего необычного в том, чтобы в случае необходимости переночевать у совершенно незнакомых людей.
Пока она говорила, Стоуни прилег рядом со своей черной кошкой и, поглаживая ее непросохшую шерсть, смотрел на красные угли, мерцающие в большой пузатой печке.
— Люди, к которым она попала, были простые сельские жители, — продолжала говорить Нора, — бывший фермер и его жена, женщина, всю жизнь горевавшая о детях, которых у нее никогда не было. Они проводили даму, которую, насколько я помню, звали Элен, и ее сына в маленькую спальню. Странным было…
Здесь, как позже понял Стоуни, начиналось отступление от реальности, вставная новелла, которую Нора Шанс вплетала в свои небылицы точно так же, как вплетала алую нитку в серое полотно.
— Странным было, как заметила Элен, обилие зеленых и черных мух, облепивших стены и потолок маленького фермерского домика. Семь-восемь штук кружилось и под потолком спальни. Она заснула, держа на руках сына, на лице и шее которого отчетливо виднелись синяки от побоев, которые жестокий папаша нанес ему всего лишь прошлой ночью.
— Это будет страшилка? — спросил юный Стоуни.
— Не перебивай меня, детка, — упрекнула его Нора Шанс. — Я не рассказываю страшилок. Все мои истории правдивы, и все они о человеческой любви. Человеческая любовь проявляется по-разному. Вот эта мать, Элен, которая так сильно любила мальчика, что ради его безопасности убежала с ним от мужа. Вот тебе пример человеческой любви. Итак, они проспали всю ночь, а под утро женщине начал сниться сон о мухах: они сплошь покрывали ее и ее сына, залетали в рот и нос. Испуганная, она проснулась. Было совсем рано. Уже брезжил рассвет, но солнце еще не взошло. Элен поглядела в окно и увидела, что снег вокруг фермы сверкает, словно битое стекло. Она поднялась, закутав спящего ребенка в старое одеяло, и вышла в коридор.
— А зачем она это сделала? — встрял Стоуни.
— Я же запретила тебе перебивать, когда я рассказываю что-то, — укорила Нора Шанс. — Все выяснится в свое время. Как я сказала, она вышла в коридор, а сделала это, потому что ей захотелось пить. И когда она пошла в ванную, чтобы попить воды, то в темноте коридора увидела троих маленьких полуголых детей: девочку лет восьми-девяти, мальчика лет пяти и совсем маленького ребенка, крошку лет двух. Все они были завернуты в какие-то тряпки.
Но было в их облике и кое-что похуже: Элен заметила торчащие из уголков их ртов нитки, которыми были зашиты губы; глаза у детей были закрыты, и из век торчали такие же короткие черные нитки, уши и ноздри тоже были зашиты. Сердце Элен учащенно забилось, и она схватилась за дверь ванной, чтобы не упасть, не находя в себе сил даже для крика. На какой-то миг ей показалось, что это сон.
