Если бы не эти проклятые дела с банками, я бы остался там, в своем уединении, но проза жизни вечно отрывает человека от забвения, времени и прочего. Никому бы не пожелал подобного финансового ада. Лучше оставаться бедным и счастливым, чем брать на себя обязательства, налагаемые деньгами, в то время как ты жаждешь сделаться отшельником в диком краю, книжным червем, затерянным среди стеллажей в библиотеке, или же паломником в святом месте… проклятая необходимость… проклятая собственность… проклятые мирские заботы.
Однако без всего этого я не смог бы купить дом на острове, не познакомился бы с этими жуткими, но удивительными людьми. Никогда не увидел бы существо, не наблюдал бы, как оно выходит, как меняет свои очертания, превращается из зверя в демона, а потом в воплощенною красоту, словно не может больше удерживаться в одной форме. Нет бога, кроме бога плоти, а всякая святость исчезает в материальном воплощении. Всякая плоть нечестива. Всякая плоть священна. Все люди боги. А обряд — мост между мирами старого и нового.
Городку предстоит сделаться местом сурового испытания, местом, где можно наблюдать последствия нашего великого эксперимента, нашей попытки уподобиться Богу, нашего желания продвинуть человечество вперед, остановить бесконечную спираль смертей, столь необходимую для обычных людей. Впервые увидев его в клетке, увидев эти могучие руки и яростные золотые глаза, я познал страх, какого никогда не испытывал ни один человек. Что же должны были чувствовать при взгляде на эти существа люди в древности? Что должны были чувствовать святые сестры, когда услышали его вопли под часовней?
И все же мой ужас переродился в любовь и преданность, потому что даже в самом темном из алмазов горит свет небес, способный спалить все.
Когда я ко сну лея лица существа, оно смирилось, погасило в себе ярость, смягчилось.
Могу ли я описать, что ощутил, лаская его теплую плоть и наблюдая, как оно меняет форму под моей рукой?
Как только с делами будет покончено, я вернусь в Америку, вернусь в этот город. Записка, которую я получил этим утром от Джорджа Крауна, пронизана нетерпением. Это грандиозно, сказах он, наше будущее начинает воплощаться.
А в записке было всего три слова: «Его удалось поймать»».
Глава 7
ЖИЗНЬ И ВРЕМЕНА АЛАНА ФЭЙРКЛОФА
1
Алан Фэйрклоф поднес руку к лицу молодого человека. Красивое… Другие для его цели не годились. Ему нравилось видеть синяки под глазами, открытые раны над губами. Ему нравилось превращать красоту в нечто уродливое и пугающее.
Достигнув высшей точки возбуждения, он глубоко погружался в себя, терял ощущение реального мира и вступал в вотчину богов.
2
Из дневника Рлана Фэйрклофа.
«История моей жизни не трагедия, а смелое предприятие, доказывающее, что существует правда за крайними пределами правды, а разница между добром и злом ничтожна. Не существует добра и зла, есть только то, что сию минуту кажется злом, и то, что в данный миг — добро. И жизнь, вцепившись в тебя крюками, без усилий проделывает путь от священного к профанации. Все, что мы действительно можем знать о ней, — это Свет, вечно сияющий Свет божественной сущности. В крайней жестокости, в святой доброте, в грубости человеческих конфликтов искра этого Света вспыхивает снова и снова.
Цель моей жизни, моя миссия, — отыскать тот камень, который может высечь искру, вызывающую пожар».
3
С самого раннего возраста Алан Фэйрклоф был предназначен для великих дел. Его отцу, лорду Эрли, в числе прочего наследства досталось и три огромных замка в Шотландии и Нортумбрии. Его мать, леди Элейн Ромни, получила богатое наследство. Дед ее был голландцем из Южной Африки, и отец основал весьма успешное предприятие «Чугунолитейные изделия Ромни», разрабатывая шахты в Африке. Алан учился в Харроу, играл в крикет, а потом его мир изменился с такой скоростью, что он так до конца и не пришел в себя от потрясения. После гибели родителей в кораблекрушении у берегов Майорки Алана забрали из школы и отправили к единственной живой родственнице, которая согласилась его принять. Его тетушка владела землей в особенно неприветливой части Северной Шотландии В то время как родители оберегали Алана от всех худших проявлений жизни, эта женщина оказалась мелочной и недоброй. Она заставляла мальчика принимать ледяные ванны, считая, что таким образом он закаляет характер, а в случае неповиновения отправляла к высокому мрачному немцу по имени Рэнальф, который порол его со знанием дела. Обязанности Алана заключались в том, чтобы присматривать за пятнадцатью арендаторами и взимать с них плачу, Годам к семнадцати он был переполнен тем, что сам называл благородством бедности. Он много времени проводил на улице, собираясь в итоге уйти в монастырь, и презирал любые материальные блага.
Но незадолго до своего двадцать первого дня рождения, лежа на жесткой скамье, служившей ему постелью, Алан впервые в жизни начал видеть эротические сны.
В этих снах он, словно шакал, набрасывался на молоденьких проституток, сжимал их в объятиях, ощущал во рту вкус юной крови, хлестал бедняжек плетью, пока их крики не переходили в стоны сладостного поражения. В этих сублимированных пытках во сне он был Рэнальфом-немцем, а не каким-то там прыщавым добряком Аланом Фэйрклофом. Но даже во сне он предавался удовольствиям вопреки своей воле. Ему казалось, кто-то заставляет его вонзать ржавый гвоздь в сосок алтарного служки, он пытался сопротивляться, но подчинялся превосходящей его огромной силе, которая вынуждала глубже втыкать нож в тело девчонки-нищенки из Калькутты…
Просыпаясь после таких снов, он пытался противиться им. Но если поначалу он испытывал отвращение к этим ужасам, а затем лишь слегка заинтересовался порождаемыми его собственным воображением ночными видениями, то в итоге уже с нетерпением ждал ночи и очередного сна.
В разгар оргии, избивая какого-то юнца и намереваясь изнасиловать его мать, Алан вдруг с испугом осознал, что сон имеет весьма реалистическую текстуру. Словно в его памяти разверзлась черная дыра, засосала в себя весь настоящий мир вокруг и он уже не мог различить, что материально, а что — нет. Он чувствовал, как его кулак весьма ощутимо утыкается в плечо парнишки и сексуальная энергия жарко разливается по чреслам…
— Это не сон! — воскликнул он, когда мальчишка взвыл и через миг после удара кровь брызнула из-под его левого глаза. — Это не сон!
Он орал на мальчишку, словно в том была его вина. За спиной парня стояла его мать — платье разодрано посередине, руки привязаны к трубе над головой.
Алан отпустил мальчишку. Тот кинулся к матери и сел рядом с ней, весь дрожа Ему было не больше шестнадцати. Он обнимал мать, и оба они рыдали.
Алан, очнувшись, глядел на окровавленные руки. Первый раз, сколько себя помнил, он тоже расплакался. Слезы застилали серые стены комнаты, размывали образ женщины и ее сына… В конце концов перед глазами осталась лишь чернота ночи.
