— Господи, Боже мой, за что ты покинул меня? — только и прошептал Алан.
Заря пришла, но не принесла ответа. Он развязал женщину и бросил пять стофунтовых бумажек на колени ее сына.
В углу комнаты над грязной раковиной висело небольшое зеркало. Взглянув в него, Алан Фэйрклоф не увидел ни Алана, ни его прежнего мучителя Рэнальфа: из зеркала на него смотрело чудовище.
Лицо было настолько нечеловеческим, что Алан счел за лучшее принять видение за призрака.
Прошло несколько недель, он смирился со своим новым образом и отправился странствовать по самым отдаленным уголкам в поисках Бога. В двадцать один он унаследовал гигантское состояние родителей и принялся испытывать собственную плоть как страданиями, так и наслаждением.
Но и это увлечение прошло.
Однажды утром он проснулся обнаженный рядом с двумя спящими женщинами и юношей, скорчившимися на запятнанном, разодранном матрасе, — их тела были так прекрасны и свежи накануне вечером. Во рту стоял густой привкус опиума и марихуаны. Теперь, в лучах полуденного солнца, словно острые сверкающие ножи проникающих сквозь щели в дешевых деревянных ставнях, эти тела походили на огромные гниющие колбасы. Алану даже казалось, что от них несет экскрементами. На ягодицах юноши виднелись следы от плетки, у одной из женщин на ребрах багровели порезы от ножа Перед ним лежала вожделенная плоть, одно гигантское скорченное тело. Алан бросился прочь из жуткой норы, подальше от этой плавящейся кожи, и встал под душ, слезами смывая с себя остатки ночи.
И тьма окутала его. Не тьма депрессии, сожаления или тоски, а тьма человека, знающего правду о себе и своих желаниях.
А это знание вытеснило из него последние остатки юношеского восприятия жизни. Ощущение счастья больше не возвращалось, он перестал испытывать радость и удовлетворение от чего бы то ни было. Алану Фэйрклофу к тому времени стукнуло тридцать, и до него ужу дошли слухи о существе, которое некогда держали в пещерах в Мопассане. Рассказывали, будто его вопли до сих пор отдаются эхом в маленькой деревушке за скалами.
4
Из дневника Алана Фэйрклофа.
«Спустя столько времени оказаться так близко к легенде, к ее истокам. Я отыщу существо, даже если это будет последнее, что мне доведется сделать в жизни. Я проникнусь чудом его существования. Я прикоснусь к его сущности и переживу превращение. Ключ всегда заключался в ритуале — вот что забыли люди, вот что потеряли. Именно ритуал отпирает замок и открывает дверь.
Мой Бог — яростный Бог!
Его присутствие осияет меня славой!
Я отыщу Его Свет!
Приди, Азраил! Приди и принеси свой Свет!»
5
Поскольку святые сестры, знавшие, где находится нужная пещера, давным-давно либо умерли, либо уехали из этих мест, поиски заняли немало времени, но Алан Фэйрклоф потратил изрядную часть своего огромного состояния, чтобы перекопать все окрестности.
И вот наконец один из местных рабочих нашел первый знак.
Это были какие-то останки, впечатанные в скалу, разрушенную в результате обвала, который случился в пещерах несколько столетий тому назад.
— Прекрасно, — сказал Алан, когда рядом с находкой зажгли факелы, отбрасывающие желтые и оранжевые отсветы. — Взгляните на его плечи. Посмотрите, как он… величествен.
Судя по всему, это была некая окаменелость, с руками и спинным хребтом человека, но в отвалившейся от разбитого черепа нижней челюсти торчали клыки льва, а вдоль лба тянулся ряд дырочек. Изломанное крыло у него за спиной походило на крыло птеродактиля… Впрочем, в последнем Алан не был уверен — возможно, это было лишь игрой воображения.
Однако он был твердо уверен в том, что найденные останки принадлежат тому самому демону, которого держали во тьме пещер святые сестры. Их тайна так и не была раскрыта.
За одиннадцать месяцев сложнейших раскопок Фэйрклоф поднял камни и осторожно перенес с того места, на котором они покоились.
Когда он взглянул на окаменелость при свете дня, его угольно-черные волосы моментально поседели, а сверкавшие, словно бриллианты, глаза стали холодными и тусклыми, похожими на куски обычного камня. Он чувствовал, как; затухает внутри его огонь и иссякает свет, — виной тому было и великолепие находки, и одновременно осознание того, что это существо больше не принадлежит миру живых.
Однако, возвращаясь в свой городской дом на Манхэттене, он услышал нечто примечательное. Был обычный дежурный обед в закрытом клубе, и один из присутствующих упомянул о весьма известном семействе.
— Крауны, — повторил он, когда Фэйрклоф переспросил. — Они занимаются всеми отраслями промышленности. Но в основном оружием Надо отдать им должное, члены этого клана щедро жертвуют на благотворительность. В прошлом году перечислили шесть миллионов в Фонд спасения детей.
— Я невольно услышал… Вы говорили что-то о…
Опасаясь, что ослышался, Алан Фэйрклоф даже не рискнул произнести это слово..
— О твари? Мой брат видел ее своими глазами. Как-то летом был у них в гостях, — пояснил одноклубник. — У них там на побережье pied-a-terre
[14]. А у моего брата маленький островок — как раз напротив них. Он сейчас выставлен на продажу. Когда брат что-то там ремонтировал и перестраивал, они пригласили его с женой погостить. Брат говорил, что для таких богатых людей у них более чем непритязательные вкусы…
— Вы хотели рассказать о твари, — напомнил ему Фэйрклоф.
— Ах, да, по словам брата, они владели неким существом, похожим на самого дьявола во плоти.
Алан захохотал.
— А ваш брат случайно не любитель выпить?
Собеседник помолчал, сделал глоток виски и только тогда ответил:
— Теперь уже нет. Он умер полтора месяца тому назад.
Алан Фэйрклоф собирался продолжить расспросы, но вдруг все звуки в клубе — смех над скверными, бездарно рассказанными анекдотами, болтовня в баре, бряканье клавиш фортепьяно, терзаемых бесталанным музыкантом, — как-то разом смолкли: их заглушили его собственные мысли.
«Тварь…
Дьявол…
Святость…»
6
За шуточками и сплетнями выяснив адрес Краунов, Фэйрклоф отправился в их дом, находившийся рядом с Центральным парком Однако, к глубочайшему разочарованию Алана, у лифта его встретил только дворецкий — потрясающе красивый, с черными волосами и круглыми синими глазами — скорее всего, ирландец. На щеке под левым глазом заметно выделялся вертикальный шрам.
— Мне очень жаль, — произнес дворецкий. — Но в это время года Крауны всегда уезжают в Бангкок.
— Ливерпуль, — усмехнулся Алан, узнавая акцент дворецкого, — Я принял бы вас за ирландца, если бы не эти интонации.
