Он покачал головой.
— Из Векетукета. Но вчера была в городе. У тебя есть леденцы?
— Никогда ее раньше не видела, — повторила Марта, слегка пожимая костлявыми плечами. — Леденцы вон там, в коробках, — Она указала на ряд маленьких жестянок на дальнем конце прилавка. — Ты ешь столько этой дряни, что у тебя все зубы вывалятся.
— Поздно. Половины уже нет, — ответил Деннехи.
Он подошел, открыл коробку. Леденцы были синие, в форме веревок. Он достал одну веревку, сунул в рот. Окинул взглядом костюмы, бутылки и журналы, словно никогда раньше здесь не был.
— Ты, наверное, знаешь всех мальчишек в городе, а? Наверное, они все время приходят за пивом, конфетами или чем-нибудь еще?
Марта Уайт покачала головой.
— Я не продаю пиво малолеткам, и ты это знаешь, Бен. Эти детки. Вечно одно и то же. Девчонка, должно быть, сбежала с каким-нибудь парнем, а может, и одна. Они делают что хотят. — Глубоко затянувшись сигаретой, она удивленно подняла брови. Выдохнула клуб дыма и добавила: — Если увижу ее, отправлю домой.
Полисмен посетил еще три магазина, но отовсюду ушел ни с чем, пока не зашел в мясную лавку Рэйлсбека.
Мясник Рэйлсбек рубил коровий бок. Фартук был в крови и внутренностях. Мясник взглянул на фотографию.
— Ага, это девушка сынка Энджи Кроуфорд. Лурдес Похоже на название того священного места Лурдес. Она миленькая. Надеюсь, с ней все хр-шо. Нр-но, они со Стоуни болтаются где-нибудь вместе.
— Знаешь, то же самое утверждает ее мать, — сказал Деннехи. — Но когда я заехал полчаса назад к Кроуфордам., Энджи сказала мне, что понятия не имеет, кто эта девушка.
Мясник покачал головой.
— Это точно она. Я видел их вдвоем, целовались за моим магазином. Может, Энджи ее раньше не видела. Такое случается. Может, Стоуни не приводил свою девчонку домой и не знакомил с мамашей.
Когда Деннехи снова вышел на улицы, он заметил, что почти все хозяева магазинов наблюдают за ним.
Словно ждут, что он предпримет дальше. Он помахал им всем, а про себя подумал: «Боже, ну и местечко! Упаси меня господи от старой Новой Англии, они все смотрят и выжидают, и ни один из них ни словечка не скажет, пока не будет слишком поздно».
8
Кухня в доме Краунов была длинная и широкая, как раз такая, чтобы готовить еду для многочисленных гостей. В начале двадцатого века ее использовали именно для этой цели. Толпы почти богатых и почти знаменитых наезжали летом шумными компаниями. С Манхэттена и из Бостона ехали распутницы и их давно вышедшие в тираж кавалеры с засаленными волосами — всех так и манил очаровательный круг Краунов: не было мужчин могущественнее Краунов и женщин, богаче дам из этого рода. Те, кому что-то требовалось от них, получали все, просто оказавшись в обществе членов семейства. Недавно разбогатевшие кинозвезды, нефтяные магнаты, гангстеры, поднявшиеся по социальной лестнице, со своими закутанными в меха девками — все собирались здесь поразвлечься и пошалить, и кухня часто делалась центром общего улья, а запрещенная выпивка извлекалась из потайного шкафа под длинной мойкой с шестью кранами. Кажется, здесь до сих пор гуляло эхо смеха и веселья из тех времен, когда парочки толкались на кухне в надежде сунуть палец в миску с каким-нибудь соусом, чтобы снять пробу, или выстрелить пробкой из очередной бутылки с дорогим шампанским.
Но веселые времена и вечеринки закончились. Прошло несколько лет — и летний особняк сделался закрытым для гостей. Когда родилась Диана, увеселения были здесь так редки, что на лето уже не нанимали кухарку.
Алан Фэйрклоф стоял посреди кухни, наливая в стакан выдержанный шотландский виски. Он сделал глоток, огляделся. Посмотрел на часы. Восемь тридцать утра. Он хорошо выспался и не удивился, когда двумя часами раньше она позвонила ему.
— Получается. Не могу поверить, но все началось.
Голос ее заметно дрожал от волнения.
— Приближается День всех душ, — сказал Фэйрклоф. — Ритуалы тщательно выверены.
— Да, — шепотом ответила она. Дотом, помолчав, добавила: — Здесь полно крови.
— Это ничего. Не отвлекайся на ерунду. Это часть нашего плана, Диана. Бояться нечего. Ты знаешь это лучше, чем кто-либо другой.
— Я боюсь не этого. Я боюсь…
— Потерять себя в его всеобъемлющей сущности. Не бойся, — успокаивающе произнес Фэйрклоф. — Слушай, я сейчас позавтракаю и пригоню лодку.
— Я провела обряд, — сообщила Диана. — Точно так, как ты меня учил. Я не испачкалась о жертву.
Алан улыбнулся, поглядел в окно на залив, на торчащий палец. Стоунхейвена, на большой белый дом на берегу.
— Непорочность. Он любил ее, когда делал это?
— Кажется, да. Да. Это… оно… едва не выплеснулось и на меня, — прошептала она.
— Все в порядке, Диана, — мягко произнес Фэйрклоф. — Все, что произошло, вполне естественно. Нечего бояться.
И вот, два часа спустя, стоя в огромной кухне, Алан Фэйрклоф чувствовал, что держит в руке все то, что так долго искал. Все, во что он с трудом верил, начинает сбываться.
Прошло несколько минут, и Диана Краун появилась в дверях.
— Получается, — сказала она, ее лицо было залито потом. — Все, как ты говорил.
Алан поднял стакан.
— Иногда требуется ускорить события. Ради нашей веры.
Не может быть лица прекраснее ее, подумал он. То, чем она была, то, что жило в ней…
Такое великолепие.
Всю свою жизнь он искал и вот нашел здесь, в этом семействе, упрятанное от чужих глаз…
— У меня для тебя кое-что есть, — сказала она.
— Он?
Диана кивнула.
Алан ощутил, как растекся по горлу жгучий огонь виски.
— Думаешь, в нем осталось довольно бойцовского духа? Прошедшая ночь, наверное, была… ну, скажем так, утомительной. Ты ведь подвела его к самому краю, верно?
Она пожала плечами.
— Разве это имеет значение?
Алан Фэйрклоф улыбнулся улыбкой маленького мальчика в рождественское утро.
— О, и какое! Я хочу предоставить ему шанс.
Глава 23
ВЭН
1
— Что это значит? — спросил Дэл, хотя по крови на рубашке Вэна мог бы догадаться сам. И запах шел соответственный. Будто он засунул голову в разверстую рану.
— Я, мать твою, ее убил, — сказал Вэн и захихикал. — Черт, до чего по-дурацки звучит. Я ее убил.
Дэл мотнул головой. Отхлебнул еще глоток пива.
— Хотя это не было похоже на убийство, Дэл. Старик, ты должен мне верить, — сказал Вэн поспешно. — Это было похоже на космическую любовь, словно я трахал что-то, раскрывающееся как цветок. Это было здорово. Я знаю, нельзя было этого делать, это плохо, старик, но это не было похоже на убийство — мне казалось, она шепчет, чтобы я сделал на ней все эти дырочки, а потом она открыла их для меня, для меня, старик, чтобы любить меня, а потом сказала, мол, давай, Вэн, давай, детка, я хочу тебя во всех моих цветках. Она была словно сад…
