Выдохнув, Ратмир улегся на спину рядом со мной.
— Придурок! — От злости я пнула его ногой.
Мы лежали в молчании, переплетя пальцы, и разглядывали нарисованное на потолке небо. Ужасно захотелось на острова, к теплому эльфийскому озеру, где не было бы ни ордена, ни черных артефактов, ни моего ревнивого брата.
Все закончилось, я теперь действительно была свободна! Мои магические узы растаяли.
— Зачем в лавку к травнику завалилась? — вдруг произнес Ратмир. — Он теперь до конца жизни заикаться будет.
— Я Свечку убила, хотела на помощь позвать. Я не испытываю никакого раскаяния. Это делает меня плохим человеком?
— Ты ее не убила, а ранила, — уверил меня Ратмир. — В плечо. Она уже скандалит и доказывает, что ты на нее напала.
— Что с ней теперь сделают?
— Уволят с должности и память сотрут еще по дороге в лечебницу.
Он задумчиво замолчал, а палец ласково поглаживал мою ладошку.
— Как думаешь, — хрипловато спросила я, — меня тоже уволили из конторы?
— Угу, — отозвался Ветров. — Я выяснял. Тебя вышвырнули на следующий день после циркового представления со Стрижом и банкой драконьей крови.
— Вот ведь какое цао! — цыкнула я гоблинское ругательство.
— Если тебе станет от этого легче, то фигуристую барышню и очкарика тоже выперли.
— Ждану и Здышко? Их-то за что?
Глупо, конечно, валяться посреди музейного холла рядом с орущим дурниной свихнувшимся магом и обсуждать бывших коллег, но хотелось подумать о чем-то другом, только не о выживании.
— Я бы вас тоже уволил, — со смешком заверил Ветров. — Вы же расколотили банку с драконьей кровью!
С правдой не поспоришь.
— Я хочу сделать татуировку, — заявила я.
Он долго не отвечал, а потом открыл рот, чтобы просто сказать:
— Нет.
— И вступить в орден.
— Даже не думай. Родишь мне четырех детей и будешь сидеть дома.
— Никогда не хотела четырех детей. Двух, не больше.
— Не обсуждается.
— Я все равно вступлю в орден.
— Хочешь превратить меня в буйного неврастеника? — простонал Ратмир.
— Эй, Ветров, Истомина! — Над нами склонился Богдан, лицо у него было в синяках и ссадинах. — Вы чего разлеглись, голубки недобитые?
— Отвали, — безразлично отозвался Ратмир.
— Цао, Истомин, — поддакнула я.
— Чего ты сказала?! — взвился тот и, клянусь, совершенно не по-братски слегка пнул меня ботинком под ребра. — На старшего брата — гоблинским матом?! У тебя вообще борзометр сломался, что ли? На ковер к Венцеславу оба и немедленно!
— Это еще за что?! — возмутилась я, приподнявшись на локтях.
В холле велись лихорадочные работы. Зеленоватыми лучами ограничителей перекрыли вход. Оставшихся посетителей люди ордена и стражи порядка форменно держали в заложниках. Любители древностей захлебывались возмущением, ругались и отчаянно хотели сбежать из музея.
За скандал в лавке травника и использование боевого тумана! — рявкнул брат, покрасневший от возмущения. — Тебе сейчас покажут «цао», умница! Давайте, поднимайтесь, герои! Блин…
ЭПИЛОГ
Лето пришло незаметно. В воздухе летал похожий на снег тополиный пух, от булыжных мостовых даже после захода солнца сочилось тепло. Ветих замирал в предчувствии грозы, но небо каждое утро поражало глубокой синевой, и ничто не мешало горячему светилу щедро лить лучи на башни и площади города.
Спальные холмы медленно погружались в дрему. Прозрачные сумерки окутывали тихую улочку, где уютно устроился родительский двухэтажный домик с покосившимся почтовым ящиком на входной двери. Ветер тревожил листву на деревьях, не даря прохлады, но меня все равно порядком колотило, правда, от дурных предчувствий.
— Пошли отсюда, — пробормотала я сквозь зубы, мрачно разглядывая криво нарисованный светящейся краской номер дома на почтовом ящике. Помнится, что малевали мы цифры вместе с Богданом в далеком детстве и, подравшись из-за кисточки, разлили краску. Потом наше крыльцо но ночам лет пять светилось кляксами.
Отчего-то никто не торопился открывать дверь, даже после повторного настойчивого стука. Отличная возможность смыться! Пока не поздно, я дернулась, намереваясь слететь с высокого крылечка и трусливо броситься наутек.
— Даже не думай, — отозвался Ратмир и предупреждающе сжал мой локоть, не давая сбежать. — Нам действительно пора официально познакомиться с твоим отцом.
Белая рубашка и щегольской жилет ему необычайно шли и делали похожим на слишком взрослого для меня университетского профессора. Фасонистая клетчатая шляпа с узкими полями, чуть заломленная набок, прятала маленькие рожки.
— Ты сначала познакомишься, — безрадостно прокомментировала я, вытирая неприятно влажные ладони о юбку, — и тут же захочешь раззнакомиться обратно. Поверь, я в этой семье четверть века прожила.
Замок щелкнул неожиданно, заставив меня испуганно икнуть. В душе мгновенно вспыхнуло нестерпимое желание повеситься на галстуке Ратмира в саду родителей.
— Стоять, — пробормотал Ветров, уже улыбаясь открыто и медово.
Дверь распахнулась. На пороге появилась мощная фигура отца, по случаю знакомства с потенциальным зятем нарядившегося в лучшие выходные порты и рубаху в тонкую полоску, расходившуюся на круглом животе. Однажды, когда мы были детьми, Богдан стащил у меня подаренный на именины полосатый мяч, чтобы сыграть в футбол с соседскими мальчишками, а потом наврал, будто игрушку проглотил отец. Я так боялась грозного родителя, что не решилась спросить, хорошо ли переваривается мячик в большом папином животе.
Усатое лицо отца не предвещало ничего хорошего. Он окатил Ратмира фирменным взором стража в отставке, выразительно покосился на пальцы с черными короткими ногтями, бережно сжимавшие мой локоть. От вида одинаковых кожаных браслетов на наших запястьях родитель прищурил один глаз. Конечно, это выглядело так, будто мы, как влюбленные подростки, носили парные украшения.
— Добрый вечер, господин Истомин, — просиял Ратмир.
Господи, скажи мне, пожалуйста, каким нелепым образом в умную голову Ветрова пришла глупая идея познакомиться с моим семейством? Это же запланированная катастрофа!
— Привет, — выдавила я, краснея, как вареный рак.
— Ратмир Всеволодович Ветров, тридцать три года, родился в Валховойске, в семье университетского профессора? — буравя точку во лбу гостя, процедил отец.
Именно с такой гримасой много лет назад он требовал от нас с Богданом признания, кто расколотил его любимую кружку. У меня до сих пор волосы вставали дыбом от того давнего разноса.
