– Григорий Ефимович… – Анненков помолчал, а потом спросил: – Скажите, вам не доводилось бывать в подвале особняка Юсуповых? Еще не доводилось, верно? А ведь и полутора лет не пройдет, как побываете… М-да… И это будет ваша последняя экскурсия.
Распутин пристально вгляделся ему в лицо, а Борис попытался вызвать в памяти все, что помнил из книги Пикуля и фильма «Агония». Они сидели молча, минуты убегали, но тишина кабинета прерывалась лишь строевой песней, доносящейся снаружи…
Наконец Распутин вздохнул, опустил глаза и наклонил голову. Анненков нажал кнопку электрического звонка и приказал вошедшему адъютанту принести стаканы и бутылку мадеры…
– Ты кто? – спросил Григорий Ефимович, сделав длинный глоток. – Ангел или демон?
– Всего понемножку, – усмехнулся Борис Владимирович. – Смотря с чьей стороны поглядеть…
– Значит, сперва травить будут, потом бить, потом стрелять, а потом еще и утопят?..
Анненков молча кивнул.
– А с папашкой потом что будет?
– Убьют. Расстреляют в подвале в Екатеринбурге. Вместе с женой, детьми, генералом Татищевым и еще несколькими…
– Детей-то за что? – перекрестился Распутин.
– Да, в общем, от озверения, – пожал плечами Анненков. – Знаешь, если своих детишек, от голода померших, разика три закопать, в царских потом безо всякой совести пальнешь…
– И Алешеньку?..
– Цесаревича? Обязательно. Его первым, после Николая…
Григорий Ефимович зябко повел плечами:
– Страшно… А потом-то лучше стало?
Генерал задумчиво покачал головой:
– Лучше-то лучше, да только потом войн было много. Так что и намерзлись, и наголодались…
– Тогда зачем все это? Ты ведь, вижу я, с ними пойдешь? – Распутин с совершенно несвойственным ему каким-то просящим выражением попытался заглянуть в глаза Анненкова.
– Не шали, – погрозил пальцем Рябинин. – Я к этим штукам тоже приучен… – Он помолчал, подумал, вздохнул. – Нет, Григорий, не выйдет ничего. Ну, вот ты старался, как мог, и чем все кончилось? То есть – кончится? Царевы же ближники тебя и того… И меня, если против них пойду, а не идти нельзя: все одно тем же самым и завершится. Только еще и хуже может стать.
– И в мальчонку стрелять станешь? – быстро спросил Распутин. – Не сам, ясно, а вот так: пошлешь тех, кто стрельнет? Своих, которых выучил и выпестовал, точно волчат? И не говори, что у них другие дела найдутся: другие палачи сыщутся, а ты, ровно Пилат, руки умоешь?
Анненков нахмурился и долго молчал.
– Нет, – сказал он наконец. – Можешь не верить, но я все сделаю, чтобы и он, и семья уехали. И денег на дорогу дам, и подскажу, куда лучше бежать. В Англию, например, ни в коем случае нельзя – выдадут, гниды помойные.
Теперь долго молчал Распутин.
– Верю тебе. Ты – служивый и служишь не за страх, не за корысть, а за совесть. И раз сказал – сделаешь. Добро… – он поднялся. – Пойду я. Проводи меня да скажи там, чтобы в другой раз пускали к тебе незамедлительно. Не боись, – усмехнулся он в бороду, – часто тебе докучать не стану. А коли чем смогу – помогу…
Уже в дверях он обернулся:
– Караульных своих не брани да не наказывай. Спят они. Коли сможешь – научи их тому, что сам умеешь. Мне любопытно: получится у тебя али нет?
Анненков вышел следом и прошел вместе до КПП, где сладко спали дежурный и трое часовых. Проходя мимо, Григорий Ефимович легонько тыкал пальцами каждого из них в лоб. Те тут же встряхивались и принимались изумленно озираться, а осознав, что рядом стоит их командир – их атаман, виновато опускали глаза…
Тем временем Георгиевская дивизия постепенно вырастала, устанавливалась и крепла, превращаясь в полноценную боевую единицу. Кое-что, как и всегда бывает, шло через пень-колоду, что-то не получалось и вовсе, но в основном дивизия уже сейчас по силе и слаженности уверенно могла сражаться с целым корпусом. Не без шансов на успех…
Желающих служить в Георгиевской штурмовой оказалось столько, что не только дивизию – корпус можно формировать, да еще и на пополнение останется. И это тоже оказалось проблемой: каждая Георгиевская Дума
[101] посылала слишком много кандидатов! Анненков и Львов, собиравшиеся сперва сами лично беседовать с кандидатами, взвыли от такого наплыва и лихорадочно принялись подбирать себе помощников и заместителей.
Генерал Крастынь и есаул Череняк, подъесаул Емельянов и поручик Зорич впряглись в собеседования с кандидатами, но и этого было недостаточно. Георгиевская Дума Западного фронта прислала не просто кандидатов, а еще и с указанием должностей, которые они обязаны занять. Полковник Лоде
[102], например, прибыл в дивизию на должность командира первой бригады. Он наорал на ни в чем не повинного Емельянова, пообещал навести здесь настоящий порядок, велел арестовать Чапаева, произведенного к тому времени в зауряд-прапорщики, а когда его самого арестовали и потащили на расправу к Анненкову, долго размахивал постановлением Георгиевской Думы, утвердившей его в этой должности. Разумеется, фон Лоде отправился восвояси, равно как и другие особо шумные и нахальные господа, но легче от этого не стало. Вместо одного фон Лоде на должность командира первой бригады явились сразу четверо: по одному – от Северного и Юго-Западного фронтов, а от Кавказского – аж целых двое! Как видно, у командующего фронтом великого князя Николая Николаевича-младшего худо было не только с военными науками, а даже с умением считать до двух
[103]. О чем думал Николай Николаевич, назначая на одну должность сразу двух штаб-офицеров, осталось загадкой, но отбиваться сразу от обоих кандидатов пришлось самому Борису Владимировичу.
Когда все кончилось, в его голове остались только бессмертные строки Симонова: «Как я выжил – будем знать только мы с тобой…», поэтому он без зазрения совести отправил Львова разбираться с остальными двумя и потом очень удивился, когда выяснил на следующий день, что одного из кандидатов Глеб одобрил и взял в дивизию. Правда, не на должность командира бригады, а на куда более скромную – командира полка, но все же…
