– Барон!
Сроду он бароном не был!
– К чему такая спешка? Раздевайтесь. Садитесь. Отдохните.
– Ты не наотдыхался?
Нарышкин скроил кислую мину. Рвение к службе было ему чуждо. Хотя подвиги манили, и он мог напрячь силы – ненадолго, на один бросок. Но потом вновь терял интерес ко всему и сибаритствовал. Сейчас был именно такой момент.
– Тебе поручили собрать здешних патриотов и снарядить отряд в Амстердам. Так?
– Так, – обреченно согласился граф. – Не идут они в отряд. Едва провиант достаем.
– Что-то я не заметил дорогой, чтобы они нам хоть в чем-нибудь отказывали.
– Пока боятся, не отказывают, – парировал Лев. – Как французам. Кстати, поздравляю. Ведь это часть империи Бонапарта. Мы на вражеской земле. Дошли!
Шурка еле сдержался.
– Это несчастная страна. Какие враги, если они нам фрукты подолами носят?
Нарышкин смерил генерала понимающим взглядом, мол, тебе подола глаза застят.
– Прикажешь лошадей грушами кормить?
Фураж нужен. И провиант. Но не такими же средствами!
– Я реквизирую все необходимое для войск, – отрезал Нарышкин. – А довольны местные, недовольны – дело пятое.
– Вот поэтому никакого отряда и нет, – рассердился Бенкендорф. – Посмотрим, как у меня дело пойдет.
Лев с холодным гневом раздул длинные черные усы.
– Ты приехал меня сменить?
– Нет, взять под команду. Пойдем на два слова…
Александр Христофорович вышел из штаба и в сопровождении своих адъютантов направился к складам. Город выглядел неприветливо. Ни одна Рубенсовская красотка не выдавливала грудью окно, не махала кружевным платочком, не звала в гости на кофе с продолжением.
У складов толпились интенданты Нарышкина, принимая реквизиции. Длинный хвост подвод уходил аж к городским воротам. Бенкендорф прошелся мимо телег. Даже жаль отдавать!
– Кто у вас старший? – обратился он по-немецки к одному из угрюмых возниц.
Старших не было. Все из разных деревень.
– Разворачивайтесь!
Предложение выглядело неправдоподобно.
– Составьте дома списки, что уже отдано. Привезете в ратушу. Русский царь намерен расплачиваться.
К нему приковылял один почтенных лет и жеваного вида субъект в вязаной шапочке. От него воняло не то навозом, не то парным молоком.
– А за прогоны? Лошадей мы трудили.
– И за прогоны, – согласился генерал, уже понимая, что неуместная щедрость может выйти боком.
– Почему так?
– Его Величество приказал обходиться с вами как с союзниками.
– Реквизиций больше не будет! – побежало по цепочке вставших телег. – Станут покупать.
– А деньги-то у вас есть? – насмешливо осведомился вонючка.
«Шел бы ты, дед, пока не бьют».
Шурка дипломатично промолчал.
– Мы так возить будем, – вдруг сказал старик. – Чего самим не жалко. Договоритесь в ратуше о сборе. – Он вернулся к телеге и начал стаскивать на землю мешки. Ровно третью часть, как было в Москве. Это совпадение поразило Шурку. Многовато Нарышкин брал. Им не по силам. Теперь переживут.
– В Амстердаме давно оранжевые флаги отстирали и погладили, – сообщил дед. – Покажитесь. Может, чего и будет.
* * *
Генерал фон Бюлов разговаривал с ним только потому, что Бенкендорф был немцем, а значит – истинным солдатом. Старые пруссаки наследовали это убеждение со времен короля Фридриха. Оно помогло им выжить, когда французы победно прогарцевали мимо статуи великого монарха в Берлине.
– Вы очень рискуете, молодой человек.
Шурка кивал.
– Конечно, в вашем распоряжении не слишком много войск…
Знал бы старик правду!
Вчера Винценгероде наконец прислал приказ, то есть согласился рассматривать оторвавшийся авангард Бенкендорфа как часть своих войск, а самого генерала как подчиненного. Пусть и очень своевольного. Александр Христофорович возликовал. Ровно до той минуты, пока не вскрыл пакет и не прочел письмо.
У него отбирали часть отряда. Три казачьих полка и один пехотный. Половину личного состава. А взамен присылали башкир с луками. Очень кстати. Успех в Амстердаме не позволял ругать генерал-майора – победителей не судят. Но, располовинив его силы, можно было с большой уверенностью ожидать, что Бенкендорф остановит движение. И так зарвался!
– Я везде следовал за вами по пятам. – На Бюлова грех было жаловаться. Он честно исполнял союзнический долг. Без полета, но мужик хваткий. – Где можно, я затыкал за вами дыры… – Старику нравился Шурка. Как мало своих героев! Как жаль, что офицеры, способные принести родине славу, служат в армиях союзников! – Но не могу вам не заметить, что вы опасно отрываетесь от арьергарда. Переходя за Вааль.
Бенкендорф и сам это знал. Но что же делать? Он обязан исполнять приказ императора.
– Иногда надо забыть о стратегии и действовать по обстоятельствам, – сказал Александр Христофорович. – Я умоляю вас сохранять верность союзу и помочь мне.
Бюлов кивнул: сделает. Шурка не знал, что у пруссака свои сведения, и тот смотрит на него почти как на смертника. «Покажи им, сынок! Как воюют истинные тевтоны!»
Самому виновнику торжества было не до патетики. Он чувствовал, что его предали, бросили. Император перестраховался, засекретил дело – мышь не проскочит. Винценгероде имел право придраться, запретить, отозвать, даже отдать Бенкендорфа под суд.
– Все, что могу обещать, я прикрою ваш отряд с тыла. Как бы полумесяцем. И удачи, – пруссак хлопнул Шурку по плечу.
Удача бы не помешала.
Союзники совещались в маленькой кофейне в предместье Ле. Беленые стены. Красная посуда. Черные чугунные перетяжки под самой крышей. Дому лет триста. Он еще испанцев видел. Всяких там графов Эгмонтов и морских Гёзов. Теперь вот русские. Не более чем гости на чужой, скуповатой земле. Шурка это чувствовал и умел показать, за что ему были благодарны. Деликатность – редкое качество для завоевателя.
У стола вертелись хозяева, расставляли чашки, готовили крепкий шоколад – вонища на весь дом! Кажется, здесь никто не сомневался в благополучном исходе. А зря! Сам бы Бенкендорф усомнился.
Уболтав фон Бюлова, генерал поднялся на второй этаж, где занял комнату на ночь. По узкой лестнице даже при его худобе приходилось протискиваться боком. Как снуют плотные голландцы, уму непостижимо! Потолки низкие, вместо кровати – старомодный резной диван с холщовыми цветными подушками. Сидеть и то неудобно, ровно половина задницы на весу. А спать?
Шурка бы сейчас рухнул пластом. После разговора с Бюловым он был мокр, как мышь. Руки тряслись. И врать стыдно. И правду сказать нельзя. Что за положение! В дверь постучали, и тут же, не дожидаясь разрешения, ввалился Лев Нарышкин. Он воинственно раздувал усы и имел решительный вид.
