– Я отправил полк согласно приказу.
Ну?
– Разрешите остаться в авангарде?
Бенкендорф сузил зрачки.
– Думаете, меня убьют и я не верну вам долг чести? Караулить изволите?
Лев заржал.
– Дело знатное намечается. Хочу участвовать.
Он не понимал или делал вид, что не понимает всей опасности. Даже обреченности предприятия.
– Лев Александрович, ну добро я. У меня приказ государя. Но из Бреды мало кто вернется.
– А из Москвы мы как думали возвращаться? – парировал граф.
Да вообще никак не думали. Поехали и все.
Бенкендорф был растроган, тут же попросил прощения за свою горячность в Цволле, был помилован и уселся со старым приятелем за ром. Через некоторое время к ним присоединился Бюхна. Он один знал, что Шурка помирает со страху, но не подавал виду и всячески бравировал грядущей опасностью.
– Хочу на картину!
– Какую картину?
– Сдача Бреды. Веласкеса. Есть гравюра в Зимнем. Куча копий и ключ на тарелочке.
Счастливые люди! Они могли спать и грезить завтрашними приключениями. Но решать предстояло Бенкендорфу. Одному.
На рассвете, отпустив, сколько требовали, воск и выслушивая поминутные уверения Сержа: «Мы погибнем, как герои», – генерал выслал батальон «туляков» захватить плотину для переправы. Французы разбежались, а в форте Гардигсфельд, куда как раз и упиралась дамба, сидел прусский майор Коломб с шестью сотнями своих «партизан». Они тоже пытались освободить плотину, но только перешли по ней и оказались заперты на другой стороне.
– Вы нас спасли!
Случайно получилось.
– Позвольте идти с вами. – Майор принадлежал к тому типу прусских офицеров, которые рыщут в поисках военного счастья и остаются там, где можно себя показать. Маленький, кривоногий, в высоченной меховой шапке с кисточкой и синем гусарском мундире, он сразу делал сто дел, и каждое у него получалось.
– Предупреждаю, мы не в Новую Индию.
– А, – партизан махнул рукой. – Вы из-за фамилии. С детства страдаю.
Забавный человек. Вскоре оказалось, что и полезный. Море знаний, туча хитрости. Прилепился к отряду, так и прошел до Парижа.
– Кавалерия есть?
– Около трех сотен.
– Черт с вами.
Они подружились. 28 ноября передовые части русских вошли в Роттердам. Все повторилось: восторженные толпы, оранжевые знамена. Дальше Бреда легла под ноги казачьих коней, не имея желания защищаться.
Судьба иногда еще в детстве барабанит пальцем по темени. В пансионе Шурка учился чертить. Рука со свинцовым карандашом шла по бумаге твердо. Легко. Где надо, с нажимом. Буквы ложились – от книжных не отличить. Куртины, бастионы, равелины, стенные откосы…
Лучшей из его работ была Бреда – знатнейшая из европейских крепостей. Настало время, и на кончике сабли Бенкендорф преподнес государю этот город. Но даже беглое ознакомление с твердыней вызывало тоску. Стена не подновлялась лет сто: трава, осыпи из-под ног, трещины до фундаментов. Зачем Бонапарт переходил Неман, захватывал Москву, диктовал волю всему миру, когда цитадели у самой границы Франции оставались в небрежении?
* * *
Имея резиденцию в Бреде, генерал-майор мог контролировать дорогу из Бельгии. Казачьи отряды рассыпались по стране, занимая большие и малые городки.
– Вот тебе новая Капуя, – Серж благоденствовал. – И булочки не хуже, чем в Амстердаме.
Эйфория была недолгой. Вскоре молодцы Чернозубова перехватили эстафету из Антверпена.
Шурка вскрыл и обомлел. 18 тысяч под командованием генерала Карно – старого республиканца. Отечество в опасности! С ним Молодая гвардия. Обещают и «ворчунов» – старые, проверенные войска. Правда, сколько их осталось?
– Танцы кончились, – бросил Александр Христофорович своим офицерам. – Все на стены. Бюхна, поезжай в магистрат. Скажи, пусть верстают жителей, даже женщин и детей – укреплять бастионы. Нас мало. А англичане так и не высадились. Ветер у них противный!
Он не думал всерьез, что напуганные французами бюргеры помогут, и когда к полудню начали сходиться тетки с плетеными корзинами для земли, а папаши семейств, явно не знавшие ничего опаснее бритвы, сбились в отряды Национальной гвардии, крякнул. Следовало придумать, где они будут полезны и не убиты первым же залпом.
– Вы кто? – спросил генерал у очень юного сутулого парня, формировавшего взвод с лопатами.
– Сержант Национальной гвардии Петер Ван Ос.
Бенкендорф смерил «сержанта» оценивающим взглядом. Близорукий, узкогрудый, ружье носит за ствол.
– В жизни кто?
– А-а, художник. Не беспокойтесь, я уже брал Утрехт.
Утрехт он брал! Глядите на него!
– Ведите людей к Антверпенским воротам. Там выбрали позицию для артиллерии. Но ее надо подсыпать и ровнять. – Александр Христофорович помедлил. – Если выживем, нарисуете нас? Один мой приятель мечтает попасть на картину.
Ван Ос был бы рад. Но Бреда не имела пушек, и немой вопрос застыл на лице сержанта.
– Ваши обещали помочь из Амстердама, – пояснил генерал. – Если канал не скует льдом.
Кажется, для художника это была минута истины. Лед почти встал. Крупные барки проламывали его с натугой, суда помельче – никак. «Ну что? Все храбры флагами махать».
– Направо. Шагом, – скомандовал национальный гвардеец. – Лопаты на плечо. Дамы, не отставайте. Без вас, хоть зарежься.
Явились англичане. Нет, не десант. Двести человек, взятых французами еще в Испании, отбывавших плен в Бреде и теперь освобожденных. Все умели стрелять, просили оружия. Кое-как вооружились трофейным.
– У тебя Ноев ковчег, – хохотнул Серж. – Всякой твари по паре.
– Задавят нас, – Бенкендорф сплюнул под ноги. – Я кавалерист. Крепостей не защищал.
– Вы еще не отправили наш ключ своему государю? – Прибежали из магистрата, готовились встречать очередных победителей. Без ключа неудобно.
– Нет, – лицо генерал-майора стало злым и холодным. – Но Его Величество крепостей не сдает. Слышали про Москву?
Чиновники похолодели. Они не готовились играть по русским правилам. Но уж кого к себе пустили, того и терпим.
– Ваши жители надрываются, таскают землю, – строго сказал им Бенкендорф. – Возможно, они не одобряют, что вы так запросто отдали их французам. Попробуйте быть хоть чуточку полезны.
Пустое. Везде чиновники одинаковы. Вспомнился Волоколамск. Небось найдется какая-нибудь голландская девка, прирезавшая насильников кухонным ножом.
Отцы города покряхтели и вынуждены были ретироваться. Шурка, прищурившись, смотрел в сторону Антверпена. Оттуда шло вшестеро больше французов, чем имелось защитников. Неприятельский марш замедляла только грязь.
