– Нам тут не татут слофо молфить, – обратился принц к вестовым. – Фы поесшайте фо дворес к феликой княшне. Федь дело к ней, не ко мне.
Молодец. Зрил в корень. Не заносился. Не требовал формальностей.
Его опять схватили и завертели. Покатили дальше по набережной. Большущие сапожищи принца застучали, удаляясь. Он утопал в них, подобно императору Павлу. А мундир, точно сшитый на другого, более статного человека, утягивался ремнями так, что на спине стоял горб.
– Георгий Петрович! – окликнул его полковник.
Принц обернулся на ходу.
– Я не поздравил вас с рождением второго сына.
Хмурое лицо ольденбуржца просияло.
– Феселый бутет парень. Ротится ф такое фремя!
И пошел себе дальше, отмахивая руками и даже чуть ли не насвистывая.
* * *
– Значит, вы оставили Москву?
Великая княжна
[23] смотрела на гостей так, словно они головой отвечали за решение Кутузова.
– И вы смеете показываться на глаза порядочным людям?
Екатерина Павловна сидела в большом полукруглом зале, распахнутые окна которого выходили в сад. Слабый, не приносивший облегчения ветер чуть заметно двигал бумаги на столе. Но она всякий раз успевала удержать лист, когда тот намеревался спорхнуть на ковер.
– Это письма, – царевна сумрачно смотрела на офицеров. – Ко мне взывают со всей России, – последние слова она выделила голосом. – Люди в панике. А я? Что я могу? Кроме просьб и жалоб венценосному брату?
Она могла многое. А делала еще больше: пожертвовала полтора миллиона, сформировала целый батальон из своих крестьян. Переписывалась с половиной гражданских и военных чинов. Вызывала неизменное восхищение соотечественников и выражала самые честные и самые бесполезные их чувства по поводу войны.
– Итак, моего брата проклинают?
Гости переглянулись. Они не были готовы к подобному вопросу. Еще менее к ответу на него. Голос великой княжны звучал гневно и утвердительно в одну минуту. Было видно, что сестра государя всем сердцем хочет защитить своего Ангела
[24] от нападок, но уже заранее соглашается с их справедливостью. Похоже, Екатерина Павловна ожидала, что и сейчас услышит скулеж сквозь сцепленные зубы. Жалобы, готовые прерваться рычанием. Даже лязг клыков. Всю жизнь проведя с волками, она искала на лицах прибывших офицеров следы знакомых страстей. Но те молчали.
Друзья подъехали к губернаторскому дворцу со стороны сада. Розы засохли на корню, траву выжелтил зной, в воздухе кружились коричневатые, свернувшиеся трубочкой листья. Их уносило за чугунную ограду и бросало на воду, чтобы вместе с перегруженными баржами гнать неведомо куда. Из головы не шла мысль о том, сколько народу перемрет по дороге и будет скинуто в Волгу. Если француз придет и сюда, мертвые руки потянут его на дно.
Желтое видение дворца надвинулось из вялой зелени сада. На пандусах, обнимавших газон, красовались чугунные фонари с цепями. Бенкендорф подумал, как приютно и весело здесь бывало по вечерам, когда зажигали лампы и красноватые гравиевые дорожки озарялись отблесками, а стволы лип дробили свет, даря гуляющим крошечные закутки тени. Ах, всегда-то ему в голову лезло одно и то же! Невесомые дамские платья. И укромные местечки, где этими платьями можно пренебречь.
Впрочем, великая княжна Екатерина Павловна никак не соотносилась с подобными мыслями.
– Почему вы не отвечаете мне?
Хозяйка здешних мест, не вызывая трепета, в трепет повергала. Она встретила вестовых в кабинете мужа, что уже говорило о многом. Для дамы, только что разрешившейся от бремени, Екатерина Павловна выглядела на редкость бодрой и решительной.
– Вы хотите сказать, что дорога на Ярославль закрыта? Так же как она была закрыта на Москву?
Презрительная усмешка тронула ее губы. Вызов был в лице, в позе, в голосе. Но Шурка так устал, что не воспринял упрека.
– Скажите мне вы, воспитанник моей матери. Ради всего святого, что задумал государь?
Как будто император перед ним отчитывается!
– Вас лишили чести. Прогнали, как собак со двора. А вы молчите! – в бессильном гневе воскликнула царевна.
Бенкендорф очень не хотел ехать сюда. Слишком много разного знал об этой молодой женщине. 15 августа, когда государь покинул Москву и через Тверь возвращался в Петербург, флигель-адъютанта вызвали из Летучего корпуса – для бешеной собаки сто верст – не крюк, и на время вернули в свиту. Загадки не было. Во время встречи с сестрой Ангел желал иметь возле себя близкого августейшей семье человека. Бенкендорф присоединился к царскому поезду в трех верстах от города. И уже в его сопровождении император вступил в покои Екатерины Павловны. Разговор не мог быть легким.
Моя самая большая заслуга в том,
Что я не испугался красивейшего из соперников.
Строки этого мадригала, написанного принцем Георгом в день обручения, звучали в ушах Александра Христофоровича, когда «красивейший из соперников» шел впереди.
Преодолев страх, я в радостном упоении
Благодарю его за мое семейное счастье…
Издевался?
[25]
Тверской путевой дворец, выстроенный еще в начале прошлого века, а потом переделанный при бабушке Екатерине в новом вкусе, сочетал барокко флигелей с классической строгостью фасадов. С тех пор как принца Георга отправили в нечерноземные глубины отечества, а его супруга стала генерал-губернаторшей, льстецы уверяли, будто Тверь превратилась в «третью столицу России». Сам государь именовал здешние сестрины вертограды «маленьким Петергофом». И бывал так часто, как только мог. Почти ревнуя круглолицую Минерву к мужу.
Не он один. Бонапарт тоже не простил бедняге Георгу уведенную из-под носа невесту
[26]. Буквально перед свадьбой в своем кругу смеялись над перлюстрацией письма французского посла Коленкура: «Жених – ничтожество. Он мал ростом, прыщав, косноязычен. У него непрекращающийся понос. Царевна в ужасе».
