Не успели гости опомниться, как выскочившие из засад за сугробами и полуоткрытыми дверями разбойники взяли их в кольцо, начали теснить подальше от санок и притиснули к стене дома.
Чей-то зычный голос гаркнул:
– Стойте, где стоите!
Вперед на соловой кобыле выехал барин в огненно-рыжей лисьей шапке с хвостом, свисавшим вдоль щетинистой щеки. Его красную с мороза рожу украшал косой шрам через лоб и переносицу. А усы длинной дугой висели до груди, отчего вид у разбойника был лихой, но грустный.
– Ольховский! – прошелестело над толпой. – Савва!
Кто-то дернулся к крыльцу, но пуля срезала снег у ног опрометчивого беглеца.
– Советую вести себя смирно. – Хозяин Шаровки подбоченился. – Я никому зла не желаю. Отдайте мне…
Но прежде чем он договорил, вперед решительно вышагнула Дунина.
– Ты чё творишь, окаянный? – возопила старая фрейлина. – Ты к кому в дом с ружьем прикатил? Кого стращаешь?
Гости затаили дыхание. Все время страстного монолога Савва держал Марию Дмитриевну на мушке и, не скрываясь, усмехался: мели, Емеля…
– Ты Бога не боишься! – не унималась генеральша. – Сегодня праздник! Твоя жена пешком в Лавру пошла! Твои грехи замаливать! А ты?
Савва сплюнул.
– Вот о жене-то и поговорим. Выдайте мне головой Николая Шидловского. С тем уеду.
– Ни за что! – срывающимся голосом крикнула Катерина. – Вы на нас в прошлый раз наехали. Не мы!
Господин Ольховский смерил ее долгим оценивающим взглядом. Хороша девка! Но сейчас не до игр.
– А кто колокол сковал?! Кто на меня лихоманку навел?! Вы проклятые!
– Побойся Бога, Савва! – из-за спин гостей выбрался изюмский предводитель. – Чи мы колдуны? Лихие люди? Тебя лихорадка била за злые дела. Чему и жена твоя – свидетель.
– Ах, за дела? – Ольховский от досады так саданул кобылу пятками в бока, что та дала свечку. Но хозяин привычной рукой осадил ее и заставил слушаться. – Моя баба ополоумела, пешком в Киев ушла, до себя не допускает! Зовет душегубцем!
– Душегубец ты и есть, – храбро подтвердил Николай Романович. – Что на Крещение учудил? Наезд! Да слыханное ли дело? В другой раз тебя Бог не помилует!
– Обойдусь! – Ольховский покраснел пуще прежнего. – Вот как всех здесь перестреляю…
Гости зашумели. Никто не взял в Водолаги оружия. В доме Дуниной имелось много трофейных турецких игрушек. Но добраться до них можно было только через трупы холопов Ольховского. А те держали толпу под прицелом.
– Порешу тебя, окаянного! – бросил Савва предводителю. – И от лихорадки следа не останется. Ты порчу навел!
– Лжешь, – Николай Романович говорил спокойно, но руки у него тряслись. – Я по слезной мольбе твой супруги колокол снял. Люди тебя простили…
– Холопы! – взвыл Ольховский. – Вы стыда моего не побоялись! Опозорили! Тебя, Николай, на колокольне вздерну.
Бенкендорф давно озирался вокруг, чтобы оценить численность нападавших. Выходило человек около пятидесяти. Если бы сюда хоть роту… Он видел, как дергается Меллер, и это ему не нравилось. Капитан был гвардейский, регулярный, в поиски не хожалый, казаками не пуганный, не ученый. Он весь горел негодованием, был готов ринуться на защиту будущего тестя. Тем более что тесть – загляденье!
– Передай, чтоб не рыпался, – прошептал Александр Христофорович Бюхне, стоявшему рядом. Но тот едва повернулся к Меллеру, ощутил на себе недобрый взгляд одного из разбойников Ольховского, который демонстративно повел ружьем.
– Оставь гостей, – обреченно бросил изюмский предводитель. – Поехали.
– Родимый! – из толпы вырвалась бедная Мария Ивановна в расстегнутой шубе. Не обращая внимания на грозно черневшие стволы, она одним прыжком преодолела расстояние, отделявшее ее от мужа, и повисла на нем. – Не ходи с ним, лиходеем! Не тешь сатану!
– Будет, будет! – смутился Николай Романович.
Но баба не унялась и повалилась к его ногам, обняв расшитые красной нитью валенки.
– Что же вы, господа, стоите? – вопила она благим матом. – Чай, все генералы да полковники! На ваших глазах моего мужа убивать хотят!
«Уймись, дура! Дай им уехать!» Бенкендорф уже рассчитывал, сколько человек сможет взять с собой из почтенных гостей и за сколько времени нагонит наезжий отряд по зимней дороге? Что будет делать – этим вопросом он пока не задавался. Да и лишнее оно сейчас голову ломать.
Тем временем Катерина пала на грудь Меллера и взмолилась:
– Сделайте же что-нибудь! Папеньку порешат!
Шурка очень рассчитывал на помощь капитана потом. Вместо этого, барон рванулся вперед, подсек первого же, стоявшего в оцеплении холопа и отобрал у него ружье. Идея была хорошая – одним выстрелом свалить злодея Ольховского. Без него подневольные люди разбегутся.
Но жертва оказалась напрасной. Трое других холопов разом навалились на барина и, забрав, «фузею», пригнули к земле.
– Ты кто таков? – удивился Савва.
– Оставьте мне хоть жениха! – опять очень не к месту завопила Катерина.
– Вяжите его, ребята, – распорядился Ольховский. – С нами поедет.
– Зачем? – встревожился Николай Романович, как будто равнодушный к собственной жизни, но очень разволновавшийся по поводу дочкиного счастья.
Тем временем Меллера уже покрутили по рукам и ногам и перекинули через седло мохноногой лошадки. Отчего он стал похож на крымскую полонянку.
– Жених? – раздумчиво повторил Савва и радостно хмыкнул. – Был ваш, стал наш.
У него тоже имелась «цурка», чье семейное благополучие никак не могло составиться, поскольку никто из соседей у Ольховского не бывал, опасаясь буйного нрава хозяина Шаровки.
– Трогай, ребята, – скомандовал лихой помещик, когда господина Шидловского тоже связали и посадили на одну из заводных лошадей.
Взбив клубы снежной пыли, наезжие скрылись из глаз.
Несколько мгновений стояла тишина, потом все заговорили разом. Их куриный клекот прервала Мария Дмитриевна.
– Что, гости дорогие? – вопросила она. – На конь?
* * *
Ее словам не только не удивились, но и восприняли как должное. Мужчины кинулись в дом разбирать ружья. Кликали своих слуг. А когда спустились с крыльца, нашли человек до тридцати вооруженных дворовых, которые выводили из конюшен уже оседланных лошадей. К ним присоединились псари – с десяток, тоже верхом и с собаками на створах. Все были вооружены, кто трофейным турецким пистолетом, кто штуцером. На всех лицах читалась деловитая готовность. Даже радость.
– Что это? – спросил Шурка у Катерины, впавшей в некое решительное оцепенение.
– Наезд. Я с вами.
Тут обнаружилось, что и некоторые дамы готовы принять участие в облаве на Ольховского. Бенкендорф уже привык, что в здешних местах писаные законы заменяет обычай. Не будь его – мир рассыплется, брат пойдет на брата, и ни один человек не будет знать: сверху он или снизу.
