– И зачем? – осведомился друг.
Князь вспыхнул.
– Выдашь себя и погубишь нас. Проезжаем.
Не тут-то было. Баба все-таки позволила увести себя в караулку. А Бюхна решил изобразить рыцаря. Других людей следует посылать! Привычных. Спокойных.
Правду сказать, французский лейтенант не хотел ничего дурного. Просто пожалел дуру. Налил ей водки. Она хлопнула и стопку, и две, и три. Сколько было. И как подкошенная упала на диван.
Тут ее и обступили остальные караульные. Не потому что имели злодейский план сначала подпоить. Но не отпускать же. Особенно теперь, когда водка потрачена.
Вошедший в караулку уланский полковник, а именно им предстал Серж, попытался одернуть рядовых. Ему резонно указали на право победителей.
– Здесь вообще никого нет. Должны же мы хоть одну…
Шурка пресек разговоры. В комнате с низкими сводами было человек пять, не готовых к обороне. Стрелять не следовало, а переколоть – пожалуйста.
В последний момент баба проснулась и, увидев, что происходит с ней и вокруг нее, сама потянулась к клинку.
– Дети есть? – спросил Серж по-русски.
Дура помотала головой и, прежде чем князь успел отдернуть руку, горлом надвинулась на саблю. На ее глупом пьяном лице застыло выражение детского удовольствия.
– Пошли, защитник, – Бенкендорф выволок заплетавшегося ногами Бюхну из караулки.
– Вы сдурели? – опешил Лев. – А если за нами пошлют погоню?
– Не пошлют, – огрызнулся Шурка. – Решат, что передрались из-за бабы. – Он уже очень жалел, что взял с собой Волконского. Слабоват в коленках. Да и потрясение не из малых.
Но князь оправился. Взял себя в руки и уже на следующей улице попросил у товарищей прощения за неуместную горячность.
Они выезжали к губернаторскому дворцу. Ростопчинский дом вовсе не горел. Напротив него на небольшой площади шла бойкая торговля. Солдаты уже пошарили в «боярских» погребах и вместе с припасами выволокли одежду. Калмыцкие шапки соседствовали с татарскими халатами и персидскими серебряными наборными поясами. Из рук в руги переходили старинные сабли в золотых ножнах, усыпанных бирюзой, охотничьи и дуэльные пистолеты с жемчужной отделкой. Имелись давно вышедшие из моды дедовские треуголки с перьями, шитые галунами камзолы, граненые шпаги в алмазах.
Поначалу Бенкендорф удивился сведениям об отсутствии еды. Но, присмотревшись, понял. Грудами лежали большие рыбины – по запаху уже тухлые, ведь свежих никто не ловил. Валялись окорока, засиженные мухами. Пропавшая фруктовая пастила, халва. Все портилось под сентябрьским солнцем. Никто не думал убирать объедки, кости, корки, оберточную бумагу. В первые дни только выпущенные Ростопчиным каторжники были пьяны. Теперь солдатня поголовно являлась под хмельком, а то и вдрызг – ликеры и вина обнаруживались в каждом доме – и отказывалась исполнять приказы.
Внимание друзей привлекла группка фузилеров, пытавшихся попасть на площадь, преодолев выгоревший пустырь. Ветер закручивал на пепелище снопы искр и горячего пепла. Раскаленные листы кровельного железа мешали служивым идти. Французы решили преодолеть опасное место вприпрыжку. Один из них пустился вперед, но шагов через десять упал, зацепившись за что-то ногой. Его подняли и попытались увести. Но бедняга почти окривел от пепла.
– Глаза! Мои глаза! – орал он. – Воды!
Никто не мог ему помочь.
– Воды у тебя в теле достаточно! – крикнул по-французски Лев Нарышкин. – Помочись на платок. А то ослепнешь!
Солдат осознал правоту услышанного. Спустил штаны и мигом испакостил какую-то тряпицу, которая нашлась у него в кармане. Потом протер глаза и со счастливой бранью прозрел.
Наши лазутчики решили не смотреть дальше приключения фузилеров и тронулась. По дороге им попадались изящные дрожки, за неимением лошадей запряженные городскими обывателями, схваченными прямо на улице. К чести французов, они не катались на жителях верхом. В повозках лежало всякого рода добро и припасы, которые выгребались из немногих оставшихся домов.
Друзья провели в городе полдня. Видели издалека, как с Ивана Великого пытаются снять крест, и у одного спрошенного офицера узнали, что его, как и золотых орлов с башен Кремля, приказано везти в Париж в качестве трофеев. Однако крест покачнулся и полетел вниз, увлекая с собой державшихся за позолоченные цепи верхолазов.
– Видать, не хочет в Париж, – с издевкой бросил Лев. – А зря! Роскошный город!
Главное, что удалось узнать: французы вкатывают на кремлевские башни пушки и гаубицы. Насчитали до тридцати. Вокруг старых крепостных стен расчищали пространство. Копошились рабочие команды разных полков. Копали землю, перетаскивали бревна, взрывали прежние фундаменты. Судя по тому, что французы использовали на этих работах только своих солдат, не подпуская схваченных горожан, дело считали секретным.
– Он что обороняться здесь вздумал? – в недоумении спросил Серж о Бонапарте.
– Хочет показать нам, вахлакам, как нужно не сдавать крепость, – хмыкнул Шурка. – Поехали.
Генерал уже вынес убеждение, что кое-какие запасы в городе имеются. Но не для всех. Солдатня на брустверах, например, распивала вино. Маркитантки разносили куски колотого сахара. Хлеба не было видно. Из мяса только конина. Даже на подступах к Кремлю валялись павшие лошади. Их желтые большие зубы были страшно оскалены. Языки отсутствовали, пахи вырезаны. Стало быть, этим и питаются.
От Кремля уезжали по Никольской. Пожар повеселился и здесь. На пепелищах рылись крестьяне – черные, грязные, отвратительного вида. Подвалы погорелых домов были распахнуты. Туда деловито сновали маркитанты вперемежку с целыми семействами евреев, точно обгладывавших остов огромного города. Особой сноровкой отличались женщины, они тащили шали, кашемиры, меха, парчу, серебряные блюда и драгоценности, которые у них тут же отбирали солдаты, чтобы через два шага выменять на табак или проиграть товарищу в карты.
– Мы видели достаточно, – Бенкендорф решил возвращаться. Но у самого устья улицы его поджидал сюрприз.
На чудом сохранившейся театральной тумбе красовалась афиша, нарисованная от руки. «Французский Театр в Москве и “Комеди Франсез” имеют честь представить пьесу “Оглушенный, или Живой труп”, комедию в трех актах, и “От недоверия и злобы”, комедию в одном акте, в стихах. Начало в семь часов по-полудни. Большая Никитская. Дом Позднякова. Цена первой галереи – 5 франков. Второй галереи – 1 франк. Партер – 3 франка. Представление продолжится в воскресенье пьесами “Открытая война, или Хитрость против хитрости” и “Деревенские пройдохи”».
– Это о нас, – со смехом сказал Серж, но, заметив, что на друге лица нет, замолчал и проследил за его взглядом.
Бенкендорф уперся глазами в имена исполнителей. Жоржина красовалась второй в списке.
– Не дури.
– Я пойду, – пепельными губами прошептал генерал. – Вы уезжайте. У меня есть их деньги. Я постараюсь вернуться к ночи.
