– Позвольте мне самому переговорить с госпожой Дуниной, – вздохнул он.
Чиновники закивали. Им не хотелось объясняться с грозной генеральшей.
Назад ехали молча. Генерал был подавлен, и ликовавший в душе капитан не смел его беспокоить.
– Вы ведь не считаете нас преступниками? – наконец прошептал он.
– Соучастниками.
Сани завернули во двор усадьбы. Через минуту на крыльце явилась Елизавета Андреевна в сером пуховом платке. Ей уже все было известно: бабы долго не молчат.
Александр Христофорович вылез из возка, тяжело, по-хозяйски протопал к ней. Обнял, поцеловал, точно вернулся со службы, и сам удивился привычности своих ощущений. Будто век прошел так.
Он испросил аудиенции у хозяйки усадьбы и после ужина поднялся в ее кабинет. Мария Дмитриевна отдыхала от дневных забот в креслах. По выражению ее лица было видно: она также в курсе случившегося. Странно, как женщины удерживают воду в ведрах, когда несут их на коромысле?
Генерал притворил за собой дверь и только через час вышел обратно. Госпожа Дунина держалась, чтобы не заплакать в его присутствии. Но чуть только гость оставил ее одну, закрыла лицо руками.
– Что вы сделали? – в ужасе спросила Елизавета Андреевна. – Тетя не плакала, даже когда узнала о смерти сына. Только спросила, достойно ли погиб.
– Значит, моя весть хуже, – генерал помолчал, затем взял руку госпожи Бибиковой и прижал к своей щеке. – Мы скоро уедем.
* * *
Икону повез в Водолаги фельдъегерь. Умела вдовствующая императрица показать стать. Время, потраченное в пути, восемь дней. Сам Шурка летал быстрее. Но зима, снег, дороги, поиски имения… Не важно!
Дунина получила известие с утра. Ее точно обухом по голове хватили. Ни письма. Ни пояснений. Только образ. Благословить!
Последние события подкосили Марию Дмитриевну. Все кругом оказались виноваты. Замешаны в злодействе. Но более всех – она сама. Ради ее, Дуниной, обуздания, столь разные люди пошли на хитрости, коварства, подлоги!
Им не по нутру были ни прежние обычаи, ни хозяева жизни, державшие на плечах старое время. Доброе, яркое, но крутое. Подавай закон! Еще наплачутся. Буква без души. Линейка, ко всем одинаковая. Ни снисхождения. Ни попущения.
Теперь Ольховский будет судим. Зря, значит, жена ходила в Лавру! Мужики Романа Романовича отправятся в кандалах в Сибирь. Кое-как замяли виновность изюмского предводителя. И то по слезной просьбе Катерины и Меллера. Надо бы супруги. Ни в чем порядка нет!
Ах, да. Михаил Шидловский наконец получит развод. Что и вовсе дело небывалое!
Мир становился с ног на голову. И генеральше почему-то казалось, что виноват во всем заезжий командир дивизии. С него ли началось? Но при нем открылось! Он не понравился ей с первого взгляда! Точно по глазам провели выстуженным на морозе полотенцем. От его прикосновения крушилось сказочное, теплое, родное Лукоморье! Где водились и лешие, и святые. Где на Крещение вода обретала живую силу. Где разбойник мог покаяться. А вдова, сбросив черный платок, обернуться белым лебедем.
О, теперь она улетит! Навсегда. Но за воротами Водолаг обратится в офицерскую жену, порастрясет волшебство и в конце концов надоест ему самому!
Мария Дмитриевна была сердита. Но более на себя, чем на окружающих. Бог с ними! Зажилась. Видно, мир хочет меняться.
Племянница все еще жила у нее. Принимая кров как последнюю милость. Ее суженый наезжал из Харькова, задержанный в городе делами расследования. Он уже написал государю, прося разрешения на брак. И было очевидно, что император не откажет. Молодые и вели-то себя как семейная пара. Точно никогда не были женихом и невестой, а сразу родились мужем и женой. Даже дети его признали.
Наконец вышел натуральный скандал.
Вечерили. Гостей осталось немного. Только сопричастные делу. Мария Дмитриевна нашла в себе силы перед каждым покаяться, особенно перед Шидловским с женой – обижала Мишаню, правда. Покаялся и Николай Романович – виноват, носил камень на сердце. Смерти Орысе не хотел. Весь век будет Бога молить о невинной душе. Поцеловались. Простили. Ждали, какого рожна привезет из губернского правления общий благодетель Бенкендорф. Ведь любое дело нужно не только раскопать, но и закопать умеючи.
И вот в малой столовой, где и сиделось, и елось по-свойски, Дунина сделала девкам, разносившим кушанья, знак – поставить тарелки и трошки спевать. Для услады гостей.
Те подперли щеки кулачками и помаленьку выгребли на «Хмелю зелененький». Все бы хорошо, если бы не встряла Олёнка со своим непобедимым басом.
После того как хор вытянул:
– Где ж ты, хмелю, зиму зимовав,
Тайне развивавси? —
девчонка вдруг подхватила:
– Где ж ты, сынку, ночку ночував,
Тайне разувавси?
Чтобы не ударить в грязь лицом, гости мужеска пола должны были поддержать хор:
– Ночував я ночку, ночував я другу,
Ночував у той у вдовицы
Что сватать…
В этом месте, по обычаю, мужики пели: «не буду», а бабы перебивали их: «збираюсь».
Результат получился впечатляющий, ибо Олёнка покрыла своим голосищем оба хора.
– Збираюсь! – завопила она. И полными упрека глазами уставилась на воображаемого «папку».
«Я-то что? – возмущению Шурки не было границ. – Я давно уже всех посватал!» Его взгляд уперся в Марию Дмитриевну.
– Вы мне надоели! – не выдержала та. – Все втроем! Вчетвером!
Уж, конечно, и племянница с обеими дочками тоже смотрела на матант, словно спрашивала: сколько можно?
Бывшая фрейлина встала, при общем молчании прошествовала в свою спальню и вынесла оттуда белое полотенце с завернутым складнем.
Шурка помертвел. Оказывается, пока он гонял в Харьков, здесь побывал курьер из столицы. Не было ни письма. Ни устного приказа. Только образ.
Мария Федоровна сыграла роль бога из машины!
* * *
Осознав, что друг все-таки женится, Бюхна закатил скандал.
Было очень тяжело. Обоим.
Сержу казалось, что происходящее – не всерьез. Понарошку. Очередной роман, каких у Шурки – семь пятниц на неделе. Вдруг по рассеянности и влюбчивости проскочила, среди прочего, еще какая-то Елизавета Андреевна с детьми.
Карусель повернулась. Лошадки сменились слонами и верблюдами. Все забылось.
Но нет.
Друг уперся. Так и прежде бывало. Он неожиданно вставал на дыбы. Начинал топтаться. Храпеть. Кусать удила. И всем видом показывать – вот-вот прыгну, сломаю шею! Тогда, невесть откуда, набегали препятствия. И дело как-то расстраивалось.
Однако теперь случилось обратное. И присланная из Петербурга икона лишь знаменовала собой давно решенную помолвку.
