Холода наступили внезапно. Как будто упал занавес. После адской жары, потом адского же ветра зарядил несусветный дождина. Дальше ударили заморозки – ранние и лютые, как все в этом году. Из Москвы поступали вести: лошадей уже едят целиком. Фуражирные команды неприятеля давно не брали в плен, вырезали целиком – меньше дармоедов. А в городе, куда не возвращалось ни человечка, сколько ни шли, сердца наполнялись ужасом: что там, за выгоревшим кордоном? Ледяная пустыня, а по ней ходит лихой человек? Шурка этого человека знал. Им был он сам.
Вот-вот французы должны были уйти. Генерал-майор дожидался сигнала от Жорж и примерно представлял, как этот сигнал будет выглядеть. Нет, он, конечно, не рассчитывал на письмо или дрожащего посыльного из числа актеров – с перстеньком в руке и желанной вестью на устах. Какая романтика!
Но 9 октября в расположении раздались крики, шум, и насмерть перепуганный Шлема влетел в избу.
– Скорее! Там… казаки… актеров… Ну, тех… вашу… целый поезд из саней!
Какие сани? Снег еще не упал.
Иловайский явился сам и сообщил, что через Ярославские ворота французы выпустили четыре битком набитых возка, которые его ребята, конечно, так сказать, облегчили. Однако… Тут «батька» донцов покрылся багровым румянцем, как бы не решаясь, а потом выпалил:
– Ведьмы тамо едут! С личинами!
Бенкендорф потер руки.
– Я покамест своих отогнал, – твердил Иловайский. – Мало ли что? Нашлют мор.
– Не нашлют, – командир авангарда встал и потянулся на носках. – Серж, поехали спасать актрис. Льва позови. Там их много.
Увязались и другие офицеры, полагая, что общество французских комедианток все-таки лучше, чем никакого.
Взметнувшись по седлам, не без труда миновали лагерь, путаясь среди палаток и лотков, раскинутых предприимчивыми крестьянами. Самовары, платки, сахарные головы, сапоги, снятые с убитых. Кучи французского оружия. Дай волю, они и пленными наладятся торговать, по рублю штука.
На поле, среди растоптанных в грязи ячменных колосьев, стояли крытые коврами кибитки. Вокруг них, выставив пики, кружили донцы Иловайского. Они гикали, пугали пассажиров, а заодно и своих – из других полков. Никому не любо делиться. Из повозок то и дело выглядывали встревоженные лица женщин. Их быстрые нервные движения лучше всяких разговоров свидетельствовали об иностранном происхождении. Ни одна наша – что баба, что дама – не станет вертеть головой, точно та проворачивается на шее, как на оси.
Подъехав ближе, офицеры поняли, что отпугнуло суеверных казаков. Реквизит. Шлемы с рогами, маски с высунутыми языками и улыбками Мефистофеля, высокие колпаки звездочетов и плащи, затканные знаками Зодиака. Все это частью громоздилось среди поклажи, частью было одето на самих актеров, защищая от холода и дождя.
Труппа уехала из Москвы далеко не полностью, но танцоры и мастера трагедии последовали за Жорж. Некоторые сидели, другие шли пешком, в очень нарядных – как выступали – парчовых и бархатных платьях, под которыми, как Шурка уже знал, ничего не было. Из-под кринолинов торчали лапти – шлепать по грязи в сандалиях не стоило. На ком-то был поповский подрясник, на другом шотландская юбка-килт. Интересно, нет ли тамплиерского плаща?
Бенкендорф спрыгнул с лошади и нажал на ручку двери первой же «кареты».
– Рад приветствовать вас в расположении русских войск.
На него из глубины уставилась хмурая измученная Жоржина. Ближе сидели Фюзиль и Ламираль, обе вздрагивая от нетерпения. Прима смотрела прямо перед собой, не выказывая удивления от встречи.
– Вот видите, – сказал ей генерал, подавая руку, – двух недель не прошло. Я оказался пророком.
– Вы обещали пропустить нас, – без улыбки напомнила актриса.
– В обмен на пароль.
– Я его знаю.
Шурка удовлетворенно хмыкнул.
– В таком случае позвольте пригласить вас под крышу. Предложить ужин и ночлег.
– Вы сказали, что пропустите…
– Как только мы поговорим.
Актрис стали по одной вынимать из кибиток. Офицеры обращались с ними очень галантно, но их намерения были ясны. Сидевшие в последнем экипаже мужчины, среди которых был и Дюпор, не смели ничего возразить.
Когда женщин выгрузили, подпираемые ими узлы посыпались от задней стеки кареты вниз. В довершении ко всему выпал огромный серебряный таз для варки пунша, видимо, принадлежавший какому-то «боярину». В возке имелся запас ямайского рома и большущая сахарная голова. Другой еды Бенкендорф не заметил.
– Обменяемся, – он машинально хлопнул Фюзиль по заду, за что получил злющий взгляд своей примы. Несмотря ни на что, ревнует. Приятно! – Мы вам хлеба. Вы нам рома. А то ничего, кроме водки.
– Так кто кого будет кормить? – Жоржина царственно оперлась об его руку, выходя на свежий воздух. – Надеюсь, нам ничего не грозит?
– Под моим покровительством – нет. – Теперь он знал себе цену. Война ли ее набила? Бедственное ли положение прекрасной дамы? Та, двигаясь по русскому лагерю, льнула к прежнему любовнику, в нем одном видя защиту от кровожадных «скифов».
Генерал проводил всю честную компанию – человек около двадцати – в амбар, где актеры могли просушиться и устроиться на ночлег. Выставил караул, предварительно объяснив казакам, что под их охраной не ведьмы и не бабы-ворожейки, а плясуньи и певицы из французского балагана – так служивым было понятнее.
Жоржину он повел в свою избу, где хозяйка очень недобро смерила гостью взглядом и стала метать из печи на стол чугунки с таким остервенением, будто хотела убить приблудную актерку.
На губах примы мелькнула насмешливая улыбка.
– У тебя, как посмотрю, везде дом, – бросила она. – В каждой деревне тебе рады.
Шурка потянулся.
– Что я? Перекати-поле. А вот вашей светлости чиста дорога и в Париж, и в Петербург. Почему бы так?
– Хватит играть, – Жоржина оперлась кулаками о стол. – Вышли это чучело и поговорим.
Бенкендорф знаком отпустил хозяйку. Но та ушла только в сени и начала там нарочито греметь граблями, косами, двурогими вилами, хомутами и дугами, висевшими на стенах.
– Его Величество покидает город двенадцатого, – проговорила прима. – И оставляет в Кремле десять тысяч солдат во главе с маршалом Мертье. Они будут обороняться до последнего…
– Последнего коня, я полагаю? – осведомился ее собеседник. – Друг друга еще не едят?
– Не едят, – отрезала актриса, вздернув подбородок. Каково бы ни было ее нынешнее положение, она гордилась своей родиной, своим императором, своими соотечественниками. – Зато ваши пленные в этом замечены…
Жорж не договорила, поняв, что генерал только усилием воли удерживает руку. Вспомнилось, как сама была готова выцарапать этому человеку глаза за измены. Как он ползал у нее в ногах, умолял, клялся…
