Французы пришли, походили, похмыкали, убивать не стали, но и хлеба не дали. Потом, когда самим приперло отступать, притащили своих раненых. И снова удалились. Еще больше народу сползлось само собой.
Тутолмина беспокоил только один вопрос: чтобы детей не притесняли. Больше десятка уже скончалось. Он неизменно зарывал их в саду, хотя и сам ходил уже с трудом.
И вдруг привезли хлеб. С утра было слышно, что в Кремле казаки ловят оставшихся минеров. При отходе неприятеля несколько раз грохнуло. Но голод делает человека бесчувственным. Генерал только сказал, проходя по коридорам:
– Божья кара на вас. Божья кара.
И увидел в окно первую телегу, груженную мешками. Ею правил несколько обалдевшего вида мужик, явно не собиравшийся сворачивать в Воспитательный дом. Ан заставили. Пара гвардейских казаков сопровождала его, выставив пики и гордясь почтенной ролью – накормить детей.
Рядом с ними на журавлиных ногах вышагивал полковник – Шурка еще не успел переменить форму на генерал-майорскую, негде пошиться. Он с опасением поглядывал по сторонам. Красное здание с башенкой казалось ему вполне подходящей позицией для стрельбы.
Длинноногий оказался прав. Жорж Александров увидел, как один из французских канониров, раненный в обе ноги, на локтях подтянулся к окну, саданул в стекло прикладом и прицелился. Мальчик был сметлив. Он отлично понимал, что внизу привезли еду, а чужие дядьки боятся, что их сейчас убьют. Поэтому малец вынул палец из носа и заорал что есть мочи.
Выстрел грохнул, но длинноногий успел пригнуться и прыжками – ну, на таких ходулях не диво – отбежал к стене дома, где выцеливать его было трудно. Через секунду он вытащил из кармана платок и помахал им в воздухе.
– Только подойдите, – закричал канонир по-итальянски. – Мы всех ваших взяли в залог. – И для верности показал в окно брыкающегося Жоржа, которого успел схватить и даже дать ему затрещину. – Нас три тысячи человек с оружием.
– Разве вы не ранены? – осведомились снизу тоже на языке Данте.
– Но стрелять можем.
– Мы не причиним вам вреда, – снова крикнул длинноногий. – Сложите оружие. И мы накормим вас наравне со своими.
– Ха-ха! – делано отвечал француз. – Кто гарантирует, что вы нас не переколете, как только войдете?
– Я, комендант города генерал-майор Бенкендорф. Даю слово.
Так Жорж впервые услышал фамилию отца.
Знай Шурка, чью голову высовывают в окно, он не был бы ни так спокоен, ни так уверен в себе.
– Отпустите ребенка!
– Куда? Вниз? – издевался канонир.
– Поговори со своими. Даю десять минут раздумья. Оружие и полное повиновение на еду и безопасность.
Жоржа втянули обратно в окно. Он порезался о стекло и ревел. Но это не имело значения. Французы начали складывать ружья. Они понимали, что обречены. Только слово коменданта отделяло их от немедленной гибели. К тому же русские раненые – те, кто еще ходил – набросились на нескольких из них и разоружили. К своим, горя мщением, присоединились старшие мальчики. Началось внутреннее побоище. Но вялое из-за голода участников. Изюмцы, прибывшие на помощь казакам, быстро навели порядок. Тутолмин перевязал Жоржу палец своим платком и вышел к коменданту благодарить.
– А мы уж и не думали… Сколько я закопал… Сынок. – Старый вояка почти всхлипывал. – Вот ребенок, которого вы спасли.
Бенкендорф подхватил Жоржа на руки и высоко поднял, отчего тот вообразил себя на качелях, засмеялся и засучил ногами.
– Расти большой!
И нет чтобы вглядеться в узкое бледное личико, в эти смоляные кудри такого знакомого оттенка. Нет. Другие дела.
* * *
Чем кормят города, оставшиеся без запасов? Бенкендорф с трудом сохранял непроницаемое выражение лица, будто все знает и не допускает мысли о провале. Но в душе вопиял к небесам.
Серж тоже не умел помочь горю. Ему ли, князю Волконскому, знать, что булки растут не на деревьях! Прибредшие за распоряжениями чиновники Московского градоначальства только разводили руками:
– Француз поел.
Между тем подмосковные мужички – самые сметливые, но зато и самые развратные во всей империи, – притащились с целыми обозами и ну торговать. Для неприятеля у них не было, попрятали. Пытай – не скажут, где. А тут целая «ярманка» образовалась.
Временный комендант в сопровождении быстро образовавшейся свиты поспешал к стенам Новодевичьего монастыря, где, слышно, засели французские раненые и не намеревались сдаваться. Подрывать себя станут, что ли?
Прихромавший оттуда фельдшер – старый москвич, родом парижанин – висел на стремени у Бенкендорфа и твердил, что солдат можно уговорить.
– Они напуганы, взбешены. Их бросили. Хотя император издал приказ увозить больных, но маркитантки и даже полковые интенданты нагрузили телеги добром. Людей не взяли. Что им еще остается делать? Они готовы стрелять, но послушайте, господин фельдмаршал…
Шурка чуть не покатился с лошади: для бедняги фельдшера все выше рядового были генералиссимусами.
– Там есть и ваши, – канючил медик. – Я лечил без различия. Многие из моих соотечественников помогали вытаскивать русских раненых из горящих домов и приносили к нам. Поговорите. Они понимают человеческое слово.
– По виду города не скажешь, – отрезал Бенкендорф.
Верховые свернули к губернаторскому дворцу. Маленькая площадь перед ним, где только недавно они видели французский базар, была запружена телегами. Свято место пусто не бывает. Калачи, булки, горячий сбитень. Только покупателей негусто.
– Почем торгуешь, папаша? – обратился комендант к румяному бородатому мужичку в кучерской шляпе с пряжкой и широченном дорогом рединготе «с барского плеча» – где тот барин? – утянутом на животе цветным кушаком.
– Кружка рупь! – весело отозвался тот. – Налетай-расхватывай.
– Изрядно, – крякнул генерал. – По такой цене у тебя мало кто расхватает.
– Не бойсь, ваше скородь! – бодро отвечал сбитенщик. – Нонче у народа шальных денег много. И все не свои. – Он подмигнул.
А как же те, кто не успел награбить? Кто сидит по подвалам под сгоревшими домами и грызет от голода пальцы?
– И почем же твоя рожь, папаша? – Генерал-майор отъехал в сторону, где обрел крестьянина, который у тяжелогруженого воза степенно сговаривался с каким-то подозрительным типом воровской наружности и готов был уже ударить по рукам. Крестьянам что? Приехали – продали. А вот эти незаметные шнырялы увезут мешки, попрячут, вздуют в голодном городе цену…
– Почем фунт лиха? – повторил Бенкендорф свой вопрос.
Крестьянин не спешил отпускать покупателя: вот ведь дело почти сладилось, а тут эти в эполетах, черт принес!
На возу сидела девка с рыжими косицами, выбивавшимися из-под платка. Раскинув руки-ноги и широко разложив задницу, она закрывала собой мешки, не давая никому подступиться.
