Их ужас, их растерянность и полная беспомощность перед семейной бедой были настолько одинаковыми, что заставили жен переглянуться. Елизавета Андреевна с чистой совестью признала бы братьев близнецами, если бы не знала, что разница – три года.
Не только лица, манеры, интонации, даже почерк – все казалось похожим. Разным был лишь масштаб бедствия. Если в Шурке храбрость и дурость принимали эпический размах, то Костя казался строже, тише и упорядоченнее. Он и сложением-то был деликатнее брата. Но и только.
Привязанность к отцу у обоих омрачалась печальными поступками Христофора Ивановича.
Тот принял новую невестку сразу, вот только имени запомнить не мог. Для него все были «дочки»: и Натали, и Лиза, и Долли, и Мари, и даже свои дворовые девки.
– Ты не смущайся, – ободрил жену Шурка при первом же знакомстве. – А как будем в гостях, нечувствительно напоминай, мол, я Лиза, ваша сноха.
Это показалось бы смешным, но, послушав, как родные говорят со стариком, становилось ясно: детям не до смеха.
Шурка, например, вел диалог мастерски: «Я как ваш старший сын скажу…» Или: «Мне как первенцу надлежало бы…»; «Наша покойная матушка Анна Юлиана фон Шилинг не могла знать…»; «Имения, которые мы с Константином, вашим вторым сыном, унаследуем под Ригой, вряд ли позволяют…»
У брата получалось хуже:
– Письма Долли из Лондона, где служит граф Ливен…
– Долли? Кто такая Долли? – беспокойно вертел головой старик. – Ах, Доротея!
[52] Ну, так и говорили бы толком. И когда только Ее Величество найдет ей достойного жениха? Девка-дылда выросла! Этот Ливен, он что, флигель-адъютант? Какого императора? При чем тут Александр? Государь видеть не хочет его наследником!
Дети беспрерывно перечисляли отцу события прошлого, степени родства и связи, как бы обрисовывая мир. Без того совершенно незнакомый, или прочно забытый Христофором Ивановичем. Старик не хотел знать ничего, за гранью прошлого века. И имел на это свои причины.
Наезжая из-под Риги, он снимал дом на Литейном и отказывался перебраться под кров второго сына:
– Будут мной командовать!
Если бы слуги не знали, что за ними присматривает невестка Наталья Максимовна, давно бы уже разворовали последнее и бросили дряхлого ворчуна помирать.
Надо же было случиться, что именно во время приезда старшего сына в столицу Христофор Иванович явил себя во всей красе. В воскресенье он отправился на именины к приятелю Белосельскому. Был в чудесном расположении духа. Но карета обратно не вернулась. Ни в девять. Ни в двенадцать. Ни заполночь.
Дворовые послали сначала разузнать к Белосельским. А потом уж отправили камердинера к молодым господам – бить тревогу. Гости разъехались, а Христофор Иванович с хозяином поднялись в кабинет пить кофе и не выходили оттуда второй час.
Братья примчались менее чем за десять минут. Княгиня Белосельская – растерянная и готовая давить слезу – поведала, что голоса, как будто еще слышны. Но редко и какие-то вялые.
– Уж не задумали ли оба себя жизни лишить? – волновалась она. – Старые. Чего в голову не взбредет! Года-то тяжелы.
Невестки тем временем, не снимая бальных туалетов, сели за стол и взяли друг друга за руки. Им вдруг представилось, что известия будут самого ужасного свойства и следует готовиться к худшему. Натали сначала рассказывала о прежних чудачествах свекра, чтобы золовка не удивлялась. А потом вдруг как-то само собой перешла на Константина. Выходило, если бы не Костя, пропади пропадом такая жизнь! С его родными, с императрицей-матерью, с длиннющими письмами в Лондон для Долли. А сколько душевных сил стоил Шурка!
– Эти его вечные загулы, театральные девки, вы уж простите, долги… Но Костя, Костя, он кроткий, терпеливый, добрый. Ради него… Да с ним… Ну и кто бы на мне женился? Ведь, Лиза, у меня чахотка. С детства. То вспыхнет, то загаснет. А Костя возит меня на теплые воды. И любит. Странно, правда?
Ничего странного.
Елизавета Андреевна покачала головой:
– Вы тоже многим жертвуете для него.
В это время в сенях раздался стук открываемых дверей. Шаги на лестнице. Мужья возвращались. Они были смущены и сначала захотели выпить по стопке, а уж потом говорить.
Оказалось, Христофор Иванович сидел в гостях допоздна, вовсе не сознавая неприличности происходящего. Разговор давно не клеился. И он, и Белосельский клевали носами. Наконец, князь не выдержал:
– А не подать ли вашу карету, друг мой?
– Как так? – Бенкендорф-старший отогнал Морфея. – Ваша карета давно готова.
Он, видите ли, воображал себя дома. И будто его донимает гость, который, конечно, старый друг и все такое, но надо же и честь знать!
– Папа еще ругал нас в экипаже, – пожаловался Константин. – Де, неизвестно куда везем. И сами кто такие?
– День ото дня хуже, – кивнул Александр. – Ведь завтра весь город будет обсуждать.
Так и вышло. Им притворно сочувствовали. Но на самом деле смеялись. И больнее всего это оказалось для Шурки. Он сам попадал в положения, когда над ним за глаза издевались, считали арлекином. Хотя он ведь ничего дурного другим не делал. Только себе.
Елизавета Андреевна никак не думала, что муж впадет в такую тоску. Ей посоветовали одного прозорливого монаха в Александро-Невском монастыре. И она поехала спросить наставления.
Старец принял женщину не сразу. Сначала чистил от снега проходы между могилами. Потом глянул быстро, покачал головой, мол, связалась с лютеранами, сама расхлебывай. Но тут же отчего-то умилился.
– Неужели с двумя взял?
Госпожа Бенкендорф закивала.
– Ну-ну, не тужи. Хороший человек.
– Что нам со свекром-то делать? – осмелилась Елизавета Андреевна. – Доктора говорят: не знаем. Невестка советует всем вместе ехать в Италию…
Монах смотрел на нее ласково, как на неразумное, но доброе дитя.
– Твоему свекру так лучше. Мужу скажи: пусть не терзается. И сама смирись.
Елизавета Андреевна не понимала. И понять не могла. Хлопала глазами. Терла перчаткой нос.
– Он бы и сам забыть хотел, – терпеливо пояснил старец. – Что-то важное. Совсем ужасное. Чего снести не может. Вот Бог над ним и сжалился.
С этой странной вестью госпожа Бенкендорф вернулась домой.
– Ну ты язычница! – взвыл Шурка. – Старцы у нее прозорливые. Иконы чудотворные. Источники святые. Дичь дремучая!
На достойную даму его слова не произвели впечатления. Видела она, как он сам в тех источниках купается!
