Но генерал навсегда запомнил, что рука у его благоверной тяжелая, а девчонки готовы горой стоять за мать. Хотя и его авторитет признают. Что радовало.
С этого дня их согласие нарушалось лишь изредка и по мелочи. Через год Елизавета Андреевна родила четвертую дочь. На сей раз Марию – в честь вдовствующей императрицы.
Бенкендорф коснел в гарнизонном бытии, находя вокруг много приятности, а не один абсурд, как было прежде, когда семья не скрадывала мерзостей внешнего мира. Во всяком случае, это было самое спокойное время, позволявшее невозбранно глупеть и толстеть.
Но вот пробил час. Его тихое и безмолвное житие оказалось оценено. А, может, опять напомнила Мария Федоровна? Без нее еще ни одно Шуркино назначение не обходилось.
Из столицы пришло именное повеление, повергшее Александра Христофоровича сначала в радостный трепет, потом в размышления и, наконец, в тихую печаль, близкую к унынию.
– Собирайся, мать, – сказал он вечером, явившись со службы. – Едем в столь нелюбимый тобой Питер.
Елизавета Андреевна надулась: Рождество она рассчитывала провести, как обычно, в Водолагах. И девчонкам там веселее!
– Праздники можно справить под Харьковом, – согласился муж. – Но потом в столицу. Я назначен начальником Штаба Гвардейского корпуса.
Она раньше радостно вскрикнула, чем поняла произошедшее. Кто бы мог подумать, что назначение – просто взлет – нужно пережить. Приноровиться. Смириться с ним. Плакала их тишина, плакал милый домик, плакали покой и полное взаимное доверие. Оба понимали это и потому, молча, не показывая друг другу, плакали сами. Чем-то еще придется заплатить?
Авентюра девятая. Тщетные упования
Мы верили по той простой причине, что это соответствовало нашим самым заветным желаниям. Я не могу надивиться нашему глупому, необъяснимому спокойствию. Ужасная действительность оставила далеко за собой все предполагаемые опасения. Ослеплявшая нас блестящая декорация рухнула.
Анна Потоцкая. «Мемуары»
Весна 1813 года. Варшава.
В Варшаве Бенкендорф встретил Яну. Она носила траур по всем полякам, погибшим в Великой армии. И… по еще живому Юзефу Понятовскому
[53], который, оказывается, уехал вслед за императором формировать новые полки, но был уверен в своей скорой смерти на поле брани.
Черное бархатное платье очень шло к глазам графини, придавая взгляду необычайную глубину и трагизм. Генерал-майор явился в дом ее свекра графа Потоцкого, чтобы объявить о взятии под стражу сына хозяина – Александра. Его приняли холодно, с заметной вынужденностью и даже с демонстрацией высокомерия побежденных. Но Шурку это уже не трогало.
Кругом говорили о горе, о рухнувших надеждах, об ослеплении нации, которая верила, потому что хотела верить. От русских ждали всяческих зверств. Австрийцев проклинали за предательство. Генерал Шварценберг сдал неприятелю Варшаву, хотя Вена еще не вышла из союза с Бонапартом. Какой позор!
О том, что император Александр распорядился, вступив в польские пределы, не мстить за Москву, – ни слова. Подачки победителей не могли вызвать ничего, кроме презрения!
Словом, Александр Христофорович стоял в доме Потоцких и смотрел на графиню, которая при свекре разыгрывала спектакль: мы незнакомы.
– Ваш супруг, мадам, служил в оккупационной администрации в Вильно и схвачен.
– Мы называли ее своей администрацией, – молвила маленькая принцесса, как бы разжевывая слова. – Все, что устраивал для нас великий человек, тотчас становилось своим.
Бенкендорф не намеревался пускаться в прения.
– Так или иначе, граф Александр пленен моим отрядом и привезен теперь в Варшаву. Вы можете увидеться.
По лицу Яны скользнула тень досады.
– Я не встречалась с отцом моих старших детей уже около двух лет.
«Если вам угодно обменять его голову…»
«Мадам, вы слишком высоко себя цените».
В той, прошлой, жизни он любил дразнить ее. Но такие слова не могли быть произнесены в присутствии свекра.
– Молодой человек…
– Генерал-майор граф фон Бенкендорф…
– Господин генерал-майор. – Услышав о сыне, старик сразу потерял и воинственный вид, и прямизну спины, которой щеголял минуту назад. – Что я должен сделать, чтобы повидать моего мальчика?
– Ничего, – Александр Христофорович покачал головой. – Я пришел сообщить, что вас пропустят.
Будь перед ним другие люди, в другой стране, он бы добавил: «По доброму знакомству с домом». Но сказал:
– Из благодарности за оказанный нам прием старой кастеляншей в Белостоке.
Это было понятно. Хозяин чуть расслабился и пригласил неприятного гостя к столу. Яна метнула на обоих убийственный взгляд. По ее мнению, такой шаг был лишним. Ронял ее в собственных глазах.
– Честно говоря, мы ждали австрийцев, – садясь, молвил старик. – А вышло, нашим барышням опять танцевать с русскими.
«А им не все равно, с кем танцевать?» – мысленно огрызнулся Бенкендорф.
Привели детей. Старшие сами сели за стол рядом с гувернерами. Младшего Морица усадила нянька. Шурка только взглянул на него и опустил глаза в тарелку. Еще один! Узенькое личико, светлые, как пушок, волосы, блеклые глаза в венце белесых же ресниц. И этот трафарет – отпрыск де Флао? Жаль, в Москве генерал вторично не сломал Шарлю нос.
– Мой младший сын Мориц, – произнесла маленькая принцесса, почему-то считая нужным представить именно этого ребенка в ущерб двум старшим. – Вы понимаете, в честь кого он назван?
«Да уж не в честь меня!»
– Разительное сходство с отцом, не правда ли?
Бенкендорф с усилием кивнул.
– Я надеюсь воспитать его истинным поляком, – в голосе Яны звучал укор. – Несмотря на капризы крови.
– Дитя перенимает национальность с молоком матери, – выдавил генерал-майор.
– Юзеф завещал ему коронационную саблю, нашу семейную реликвию. И одно обширное имение. Там я намереваюсь возвести храм для хранения национальных святынь. Например, знамен, которые польские полки все-таки не потеряли в Московском походе. Они разорваны картечью. Обагрены кровью храбрецов. Но не пропали! О ступени этого храма молодые поколения, слыша о бедствиях родины, придут точить сабли. И мой сын, клянусь, окажется среди них.
