Оба вроде бы друзья Его Величества, и оба люто ненавидят друг друга. У каждого свои люди по штабам, в гвардии, в корпусах за границей, на Кавказе. И если грозный Петрохан помимо клевретов имеет друзей – душевный человек, с умом, с пониманием, с образованием и при случае со своим мнением, то Силе Андреевичу служат и за страх, и за совесть – умеет душу вышибать – но не по личному желанию.
И вот еще что, Волконский аристократ, большой барин, краса рода. За ним вся знатная, старозаветная рухлядь. Аракчеев – никто. Возник из небытия по щелчку августейших пальцев и в небытие же канет. А потому особенно верен.
Где между ними Шурка?
– Вы понимаете, что вашим назначением многие останутся недовольны? – ласково осведомился император.
Каждая из враждующих партий хотела бы продвинуть на место начальника штаба гвардии своего. Но на ключевых постах государь хотел иметь тех, кто зависит лично от него и не воротит шею в сторону других покровителей.
«Да они меня съедят! – ужаснулся Александр Христофорович. – Я не фрондер, каких Петрохану надо. И не фрунтовик, как заведено у Аракчеева. Обоим чужой. А место сладкое».
Завидное место. Между молотом и наковальней.
– Вы многое найдете в гвардии далеким от идеала, – продолжал император, ставя болванчика на место. – Я сам крайне недоволен и желал бы поправить ситуацию. Но для этого нужны толковые люди, каковых, к несчастью…
Император хотел сказать «нет», но понял, как обидно это покажется новому назначенцу, и оборвал фразу. Он не считал Бенкендорфа «толковым» – просто нужным по теперешнему времени – и вставлял шестеренку в механизм, сердечно соболезнуя, что она стара, побита и в целом негодна, но других не найти. Даст Бог, постоит, пока новые отыщутся.
Это мнение давно не задевало Александра Христофоровича, свыкшегося с терпеливым недовольством монарха.
– Полагаю, излишне говорить, что обо всех происшествиях в Гвардейском корпусе вы обязаны докладывать непосредственно мне.
* * *
Итак, они переехали. Помимо жалования Шурка получил двадцать тысяч подъемных и еще по тысяче восемьсот ежегодно на наем дома в столице.
Елизавета Андреевна сама выбрала двухэтажный особняк, подальше от набережной – ну, боялась она больших рек. И начала вить семейное счастье – на продувном ветру и неудобье.
Вдовствующая императрица подарила ей два куста поздней сирени из Павловска. У великой княгини померз белый шиповник, присланный из Берлина для украшения зимнего сада в Аничковом. Не выбрасывать же, генеральша прикопала у себя, а он возьми и оживи – рука легкая. Хозяйственный Потапыч принес с рынка черенки крыжовника: «Они во-о как разрастутся. Варенье будет». Насчет петербургского варенья барыня очень сомневалась. Ну да ладно.
Одно Шуркино обмундирование влетело в копеечку. Начальник штаба – не кочерыжка, и ему полагается… Семь форм на все случаи жизни: парадная, праздничная, большая бальная, малая бальная, придворная, обыкновенная, повседневная. Шпоры, седла, фуражки, портупеи походные и парадные, золотые перевязи, серебряные лядунки, шарфы, кобуры, эполеты, краги, перчатки, темляки, шейные платки, шляпы с пернатыми бунчуками, палаши, сабли, шпаги. А кроме них несметное количество сапог и штиблет.
– Послушай, мать, у меня только две ноги, – урезонивал жену Александр Христофорович. Но Елизавета Андреевна шла к намеченной цели по списку. Венцом коллекции стал огромный синий вальтрап, шитый золотом и с блестящими звездами в углах. Его уложили в массивный дубовый футляр, куда при желании мог поместиться и сам заказчик.
– Одно хорошо: на гроб ты тратиться не будешь, – пошутил Шурка.
Его не слушали. На хмуром лице госпожи Бенкендорф застыло выражение сосредоточенности. Она считала в уме. Траты серьезно задержали выплату по закладным. Единственное, на что Елизавета Андреевна еще откладывала, – Фалль. Ну как ее блаженный без водопада?
Между тем им предстояло принимать уйму знакомых. Людей весьма щепетильных и к провинциальной простоте не привычных. Например, Паскевичей. С ними муж велел задружиться.
И Елизавета Андреевна была бы рада, Иван Федорович
[58] – человек забавный. Но его супруга…
Московская штучка. Старая аристократия. Гордая, коренная
[59]. Не чета служилой. Соль земли. Хоть и обедневшая. Особенно после пожара. Вот тут для малороссийского помещика, правнука казацкого старшины Пасько, открылся шанс. Он служил с детства. С Шуркой был знаком еще в камер-пажах, когда самого Христофорова сына дразнили «амурчиком», а уроженец Полтавских плавен «гекал» и стеснялся своего произношения.
Потом они вместе сражались в Молдавии. Часто встречались в последнюю войну. А после Заграничного похода сам император называл Паскевича «украшением армии». Вскоре его командировали в свиту Михаила Павловича сопровождать царевича за границей. Государь считал нужным построить вокруг меньших братьев заслон новых выдвиженцев – в противовес тому зубастому кругу Милорадовичей и Ермоловых, которые прежде служили с Константином и являлись его креатурами. Было естественно, что сами эти выдвиженцы на ощупь находили друг друга.
Слушая Паскевича за обедом, Бенкендорф придерживал рукой челюсть. Ему-то казалось: его проверяют.
– В семнадцатом году Липецкое дело, – бубнил Иван Федорович. – И ведь как повернул: пока не доследую, нет разрешения на брак.
Кто «повернул» – без комментариев.
– Удельным крестьянам от государя было обещано прощение недоимок на шестьдесят тысяч рублей. И подъемные – двадцать одна тысяча. Смоленская губерния после войны – шаром покати. – Паскевич радостно уставился на Елизавету Андреевну. – Никто, ну никто в столице не умеет борща насыпать. Ваша кухарка…
– Я сама, – ляпнула хозяйка. – Слуг еще учить…
И муж, и гостья воззрились на молодую даму крайне неодобрительно. Если совершила такой промах, молчи о нем. Но Иван Федорович пребывал в полном восторге. Оба из Малороссии, они хоть и обзавелись приличными парами, а все тянулись к родному и понятному.
– И вот вообразите, мужички не платят налоги и твердят: де, из казны помощи ни копейки не дошло, а бурмистры продали хлеб на корню. Крестьян плетьми, до восьмидесятилетних стариков. Ни Уголовной палаты, ни Сената на чинуш нет. А у меня дивизия там. Я вообще не знаю, кто у нас в тюрьмах сидит? Они с какой стороны виноваты? Все по оговору приказных, без допроса и следствия.
Александр Христофорович молчал и морщился. Знакомо, знакомо.
– Я донес Его Императорскому Величеству, что, по совести, чиновники законы через хер бросают. Ой, простите, дамы.
