– Можно мне послушать? – спросила барышня. – Очень интересно.
Александр Иванович отчего-то поперхнулся.
– Тут… вовсе ничего особенного… Если бы авангард Александра Христофоровича не отвлек на себя основную часть французов, Берлин бы не освободили.
Бенкендорф едва удержал чашку в руках. Чернышев никогда, ничего, ни о ком не говорил, кроме себя любимого. Но на этот раз, чтобы не разочаровать девицу, тот бодро, связно и довольно точно изложил операцию в Голландии, в которой сам не участвовал, а значит, и говорить вроде было не о чем. Нашлось.
За стеной в зале с хоров заиграл домашний оркестр. Назревали танцы. Очень скромные. Только для своих. Шурка с Елизаветой Андреевной решили тряхнуть стариной. Младшая из Белосельских, извинившись и сделав реверанс, просочилась туда. Александр Иванович явно колебался, а не уронит ли своего достоинства приглашением безвестной крошки. Он надулся и уставился на носки туфель. Но тут за Ли-ли устремился кузен. И генерал-адъютант восстал. Он вообще считал существование кузенов страшным нарушением субординации.
Были гавот, котильон, мазурка. Чернышев вспотел, но не желал ни на минуту оставлять партнершу одну. Он таки рассмотрел ее как следует. И надо было иметь его опытность, вкус и навык, чтобы ощутить за худобой изящество, а за детской долговязостью – породу. Через годок-другой она заткнет за пояс первых красавиц. А он-то где будет?
– Что бы вы сказали, если бы я попросил вашей руки?
– Попросите. – Девушка подняла глаза, и в них Александр Иванович узрел себя храбрецом, героем и красавцем. Таким, как Бог сотворил, а он по разным причинам не сумел стать.
– Прошу, – сказал генерал.
Мадемуазель Белосельская смутилась.
– Надо батюшку просить, не меня.
Ее выдали сразу. Без размышлений. И приданое было хорошим. Но главное – никого, даже самого жениха, не интересовало мнение невесты. Считалось: она в восторге.
В первую брачную ночь он не церемонился. Потребовал всего и сразу. Привык, чтобы ему угождали. А Ли-ли не усомнилась: это ведь надо, чтобы были дети?
Как-то, поболтав с ней по душам, Елизавета Андреевна сказала мужу:
– Если бы ты устроил нечто подобное при знакомстве, до сих пор бы ездил в Водолаги ни с чем. А тут девица. Все вы скоты!
Зачем обобщать? Ведь он-то не устроил. И не устроил бы никогда.
К Александру Ивановичу понимание пришло не сразу. Так сильно был обижен и унижен. Однако утром, обнаружив подушку мокрой, а молодую жену – на удаленном расстоянии, в креслах, закутанную в шаль и спящую со вздрагиваниями – отчасти прозрел. Не рановато ли? Ведь дитя. Может, он и не такой уж подарок?
Ее готовность все принимать за чистую монету только усугубила раскаяние. Раньше мог заставить стонать от страсти и герцогиню, и обозную девку. А собственную жену напугал до смерти. Мстил за Теофилу?
На следующую ночь он касался ее только кончиками пальцев. Как бы ни распирало. И узнал, что не бывает безвозмездных жертв.
Наутро, уже ласкаясь к нему, Ли-ли спросила:
– Но ведь ты ничего не получил? От этого не будет детей?
Нет, дети бывают от другого. И постепенно они дошли до детей. Но прежде она вытянулась, набухла, как бутон, и лопнула розой. Для кого-то это была новость. Только не для него. Знал, что брал.
И еще. Случились маневры в Варшаве. Государь. Свита. Великий князь Константин. Польские дамы. Обед в Бельведере на двести персон. Теофила Радзивилл в окружении поклонников. Любовников, он бы сказал. В зеленом платье ампир. Кожа, как шелк, натянутый на барабан. Плечи обнажены до пояса.
Чернышев и не заметил, как разозлился. Графиня смотрела победно и насмешливо. В этот момент на балюстраду дворца, открывавшуюся к озеру, в сопровождении адъютантов цесаревича вышла его жена. Настоящая. Теперешняя. И взяла мужа под руку. Будто плохой сон оборвался.
Все смотрели на нее. Радзивилл смерила пару презрительным взглядом. Ей нечего было противопоставить Ли-ли в открытом бою – возраст не обманешь – только опыт долгих лет, проведенных в свете. А значит, умение язвить исподтишка и доводить людей до слез.
Когда гости сели за стол, графиня оказалась визави с госпожой Чернышевой. Чего муж совсем не ждал.
– Всегда хотела увидеть страдалицу, занявшую мое место, – промурлыкала она.
Ли-ли сделала беспечное лицо.
– Страдалицу?
– Как? Вы еще не лезете на стену от его рассказов о несуществующих подвигах?
Александр Иванович готов был сквозь землю провалиться.
– Подвигах? – удивленно повторила Ли-ли. – Муж вообще мало говорит о прошлом. Даже обидно.
«Получила, стерва!»
Теофила смотрела на нее долго и недоверчиво.
– Видимо, мы с вами были замужем за разными мужчинами, – наконец протянула она.
– Вы были, – деликатно поправила госпожа Чернышева. – Я замужем.
С этой-то женщиной и подружилась Елизавета Андреевна. А когда Шурка заметил – от Чернышева добра не жди – парировала:
– Я же не мешаю тебе вести беседы с мадам Паскевич.
* * *
– Господа! Мне странно поведение младших офицеров, – напрямую сказал Шурка, собрав у себя в штабе командиров полков, прибывших в сопровождении батальонных начальников. – Я был бы счастлив, если бы вы изъяснили мне причины, по которым оставляете молодых офицеров во взводах и ротах без руководства и самого пристального внимания.
Снова этот взгляд. Им обменялись генералы и полковники, словно бы подтверждая собственное умозаключение: не понимает, не привык еще, не в курсе.
Чего не понимает-то? Или он в гвардии не служил? Или им самим сапог старшим не чистили?
– Я не предлагаю вам издеваться над только что произведенными юнцами, – попытался объяснить свою позицию генерал. Хотя и не был обязан. За ним не тянулась слава дивизионного царя Ирода, младенцев он не душил и на обед ими не закусывал. – Вы понимаете, что попустительствуете откровенному неповиновению?
Командиры продолжали мяться, но молчали, как на допросе у неприятеля. И только перемигивались между собой.
Да, они понимали, но почему-то бездействовали. Александр Христофорович видел, что в свете старшие офицеры, даже в генеральских чинах, отвергали всякие формы положенного им от младших уважения. Хорошим тоном считалось поддерживать субординацию только во фрунте. За пределами же плаца и казармы все были просто благородными людьми, принадлежавшими к одному кругу. И старшие благодушно спускали младшим едва приметный кивок, вместо поклона. А то и сами спешили с первым рукопожатием, на которое не всякий отвечал.
Командиры полков так ничего и не сказали. Выслушали внушение, покивали и разошлись. Бенкендорф и сам уже о многом догадывался. Его попытка посадить под арест пару опоздавших на развод прапорщиков закончилась тем, что начальнику штаба отказали от нескольких влиятельных домов, в родстве с которыми находились именитые штрафники.
