– Ваши собираются восстать в Амстердаме, – сказал Бенкендорф. – Без моих солдат им крышка. Ну день, ну два вы помашете оранжевыми флагами. А потом вас ими же и удавят. Мне нужно перебросить людей в город. Неужели из рыбаков никто не рискнет? Если не ради свободы, то хоть чтобы не околеть назавтра от бескормицы.
Старик закашлялся. Зима на носу. Море неверное.
– А ворота? – спросил он. Все эти молодые да ранние забывают о главном.
– Ворота откроют, – вмешался один из оранжистов. – Наших в городе много.
Много, да-а. Но без воинского отряда чего они стоят? Лоцман настороженно переводил взгляд со своих на чужого, по виду тертого. Прикидывал. Потом ударил ладонью по деревянному столу.
– Мать, шапку.
До последней минуты генерал не верил, что они придут. Мимо французской эскадры. Через лед. Но вот плеск весел приблизился. Бенкендорф поднял руку, приказывая солдатам затаиться пуще прежнего. Люди и так сидели, прижавшись к земле. Накрыв оружие полами шинелей, чтобы не блестело. С моря их нельзя было разглядеть. В тихую ночь разговор слышен далеко по воде. Но при свисте ветра, при злых, сердитых ударах волн, да хоть ори.
– Принимай конец, – под ноги генералу упал кусок каната. Он тут же схватился за него. Справа и слева происходило то же самое. Его офицеры и солдаты вытягивали лодки на песок.
Александру Христофоровичу казалось, что вокруг говорят на испорченном немецком. Все понятно, но смешно. А смеяться нельзя. Обидятся.
– Сколько с вами?
– Около пятидесяти лодок. – Старый лоцман выглядел храбро и подтянуто. Опасность молодит.
Генерал прикинул в голове. Часть пехоты придется оставить на берегу. Жаль. С собой не больше шести сотен. И то, влезут ли?
Он покусал губу. Рискнем.
В сущности, весь рейд по Голландии был большой авантюрой. Или казался ею. Ни при каких обстоятельствах: пойман, на допросе, под пыткой. Никому: другу ли, возлюбленной, союзникам (особенно им), врагам в пылу победного торжества. Никогда: сейчас, пока дело не слажено, через много лет, если придется пожинать лавры. Он не имел права сказать: такова воля моего государя.
Нет, нет и еще раз нет. Ангел как всегда от всего устранился. Если англичане, уже готовившие высадку в Голландии, спросят о действиях Летучего отряда генерала Бенкендорфа, им ответят: поиск. Никто не рассчитывал на удачу. Французы сами начали сдаваться. А командир казаков действовал на свой страх и риск. Главное – по личному побуждению. За что, не сомневайтесь, его накажут. Нельзя же освободить целую страну, восстановить династию и провозгласить независимость – без приказа.
Погрузка началась. Солдаты садились плотно. Некоторые, по знаку рыбаков, за вторую, третью пору весел.
– Славная будет партия контрабанды, – раскуривая глиняную трубку, заявил лоцман. Ее огонек то и дело срывало ветром. – Такого подарка от нас не ожидают. Посмотрим, что скажут таможенники.
– Таможню уже проскочили, – отвечал ему рыжий помощник, устраивавший нос лодки поглубже в песке.
Всем отчего-то было весело. Страх будит в человеке азартное, лихорадочное веселье. Сродни тому, что испытывают артиллеристы, когда по ним стреляют и когда стреляют они сами. Привычные люди умеют его подавить, чтобы мыслить трезво. Шурка научился еще на Кавказе, лет в 20. Но минутами, особенно в кавалерийской рубке, умел отпустить сердце. Во-первых, легче. А во-вторых, счастье. Ни с чем не сравнимая свобода.
Однако сейчас, командуя десантом, не годилось рисковать. Добро штатские. Им бы по чарке водки. Нашим солдатам тоже.
Лоцман, внимательно следивший за лицом генерала, вдруг протянул ему фляжку.
– Колодно, – сказал он по-русски.
Бенкендорф опешил.
– Ты где, отец…
– До войны в доки приходило много ваших кораблей. У нас мелко. Я всегда водил через Зюдер-Зее, – он говорил уже по-немецки. – Если нигде днищем не зацепишь, капитаны платили щедро. У меня есть серебряный рубль с вашим императором. И еще букет.
– Какой букет? – не понял генерал.
– Из березы, – пожал плечами лоцман. – Дали ваши матросы. Наверное, у вас совсем не растут цветы, и букеты делают из веток?
Александр Христофорович чуть не рассмеялся.
– Если наше предприятие увенчается успехом и ты, папаша, будешь смывать с себя страх пополам с грязью, сунь в кипяток березу. Листья распарятся и дадут дух, как весной.
– А, понял, – скупо улыбнулся моряк. – Как от корок апельсина в шкафу. У вас ведь нет апельсинов?
– Нет, апельсинов нет, – согласился Шурка.
Ром во фляжке лоцмана согрел его, и он был готов командовать.
– Уходим. – Помощник лихо заскочил в лодку, уже покачивавшуюся на воде локтях в 12 от берега.
Бенкендорф завернул полы шинели и пошел к суденышку. Несколько крепких рук втянули его через борт.
– Цыц, ребята. Ни слова, – предупредил он.
– Вода – не суша, – боязливо заметил один из служивых. – И эти, здешние, лопочут по-своему, не понять. Ой, сгинем, братцы!
Говоривший немедленно получил затрещину.
– Цыц, я сказал, – генерал не шутил. – Они уже рисковали. И рискнут еще раз. Ты, например, что знаешь?
Солдат поскреб в затылке.
– Лес знаю. Бортник я. Мед берем. Орехи, опять же. Ягоду бабам сушить…
– И ты смог бы провести полк по лесу так, чтобы никто с голоду не помер и медведю не попался?
– Шутите? – удивился парень. – Отчего в лесу дохнуть, коли всего навалом? А медоед, он что, дурень? Его не тронь, и он не тронет. Зверюга умная.
Раздались смешки, с таким почтением бортник говорил о косолапом. Бенкендорф опять цыкнул на служивых, сам не удержавшись от улыбки. Для его солдат взяли двойную порцию горячительного. Он рассчитывал – по высадке, перед самыми воротами. Если позволить сейчас, пробьет на ха-ха. Да и укачает быстрее.
– Рыбаки в море, как ты в лесу. Доверимся, братцы.
В первую голову они доверялись ему. А он вел их, сам не зная куда. И очень надеялся на встречу. Оранжисты пол протоптали в штабе. Обещали горы золотые, помощь, всеобщее восстание, город, овеянный флагами, толпы патриотов. Видел он эти толпы! После победы. Но дело государево.
* * *
Отряд Бенкендорфа застрял на реке Иссель, когда командира особой повесткой вызвали во Франкфурт-на-Майне, где была ставка союзных монархов, приказав ни слова не сообщать Винценгероде об отлучке.
Александр Христофорович сел верхом и в сопровождении одного Бюхны проделал 70 верст за сутки. Можно было и быстрее. Но чрезполосица на немецких землях замедляла ход: тут австрийцы, тут пруссаки, тут шведы И все ревнуют к русской форме. Уже становилось ясно: грызня между братьями по оружию будет нешуточной. За каждую зимнюю квартиру.
