— Не все, — сказал Толстый Чарли. — Со стервятниками не так. И с воронами. Но эти появляются только на поле битвы, когда сражение уже закончено. И ждут, когда раненые умрут.
— Что ты сказал?
— Я сказал, за исключением стервятников и воронов. Я не говорил про…
— Нет. — Паук сосредоточенно размышлял. — Упустил. Ты навел меня на какую-то мысль, и я почти догадался. Слушай, ты уже разыскал миссис Дунвидди?
— Я позвонил миссис Хигглер, но никто не взял трубку.
— Так поезжай и поговори с ними.
— Легко тебе говорить, а вот я без гроша. На мели. Я не могу летать взад-вперед через Атлантику. У меня больше нет работы. Я…
Запустив руку в карман черной с красным куртки, Паук вытащил бумажник, а оттуда растрепанную пачку многоцветных банкнот разных стран. Пачку он сунул в руки Толстому Чарли.
— Вот. Этого должно хватить на билет туда и обратно. Только добудь перо.
— Послушай, — сказал вдруг Толстый Чарли. — А тебе не приходило в голову, что папа, возможно, все-таки жив?
— Что?
— Ну, я просто подумал… Может, он опять сыграл с нами злую шутку. Ведь это вполне в его духе, а?
— Не знаю, — протянул Паук. — Возможно.
— А вот я почти уверен. Знаю, что я сделаю прежде всего. Съезжу к нему на могилу и…
Но больше он ничего не успел сказать, потому что тут появились пернатые. Это были городские птицы: воробьи и скворцы, голуби и вороны. Их было тысячи и тысячи, и летели они, меняясь местами, точно сплетали огромный ковер. Было такое впечатление, словно с Риджент-стрит на Толстого Чарли и Паука надвигается огромная стена. Оперенная стена, похожая на фасад небоскреба, совершенно плоская, совершенно невозможная и беспрестанно мельтешащая. Толстый Чарли ее видел, но она не укладывалась у него в голове, ускользала, извивалась, истончалась… Он смотрел во все глаза и пытался найти хоть какой-то смысл в происходящем.
Паук дернул его за рукав.
— Беги! — крикнул он.
— И ты тоже!
— Ей не ты нужен! — крикнул Паук и, усмехнувшись, добавил: — Пока.
Такая улыбка способна уговорить танки оставить поле боя или бронетранспортеры прыгнуть с обрыва, не говоря уже о сотнях людей, которые делали то, что им совсем не хочется. А Толстому Чарли очень хотелось убежать.
— Добудь перо! Разыщи отца, если думаешь, что он еще жив. А сейчас беги!
Толстый Чарли побежал.
Стена забурлила и превратилась в водоворот из птиц, направлявшихся к статуе Эроса и человеку под ней. Толстый Чарли забежал в дверной проем и оттуда смотрел, как основание темного смерча врезалось в Паука. Ему показалось, что за оглушительным биением крыльев он слышит крик брата. А может, и правда слышал.
Птицы вдруг рассеялись, улица опустела. Ветер легонько гнал по серому тротуару несколько перьев.
Толстому Чарли стало нехорошо. Если кто-то из прохожих и заметил, что сейчас случилось, то никто не среагировал. Но почему-то он был уверен, что никто, кроме него, ничего не видел.
Под статуей, совсем рядом с тем местом, где читал на скамейке газету его брат, стояла женщина. Ее растрепанный бурый плащ хлопал на ветру. Превозмогая себя, Толстый Чарли направился к ней.
— Послушай. Когда я просил заставить его исчезнуть, я хотел лишь, чтобы он ушел из моей жизни. Я не просил делать того, что ты с ним сделала — уж не знаю, что это было.
Она смотрела на него в упор и молчала. В ее глазах горело безумие хищной птицы, свирепость, которая была поистине ужасающей. Толстый Чарли постарался не выдать страха.
Женщина-Птица молчала и смотрела перед собой очень долго, но наконец сказала:
— Не волнуйся, придет и твой черед, сын компэ Ананси. Время настанет.
— Зачем он тебе?
— Мне он не нужен, — сказала Птица. — С чего бы он мне понадобился? У меня был долг перед кое-кем. А теперь я доставлю его, и мой долг будет уплачен.
Затрепыхались на ветру газеты. Оглянувшись, Толстый Чарли понял, что, кроме него, под статуей никого нет.
Глава одиннадцатая,
в которой Рози учится говорить «нет» незнакомым, а Толстый Чарли обзаводится зеленым лимоном
Толстый Чарли смотрел на могилу отца.
— Ты тут? — спросил он вслух. — Если да, выходи. Мне нужно с тобой поговорить.
Подойдя к кованой вазе (на сей раз без цветка) в изголовье, он пригляделся внимательнее. Толстый Чарли сам точно не знал, чего ждал (наверное, что рука высунется из земли и схватит его за штанину), — но напрасно.
А ведь он был так уверен!
Толстый Чарли пошел к выходу из Садов Успокоения, чувствуя себя так же глупо, как игрок на телевикторине, который только что поставил миллион долларов на то, что река Миссисипи длиннее Амазонки. Следовало бы знать. Отец мертв, мертвее не бывает. Выходит, он потратил деньги Паука на погоню за химерой. Дойдя до вертушек Младенцекрая, он сел и заплакал, а плесневеющие игрушки казались еще более печальными и заброшенными, чем он помнил.
Она ждала его на парковке, прислонясь к своей машине, и курила. Ей было явно не по себе.
— Здравствуйте, миссис Бустамонте, — сказал Толстый Чарли.
В последний раз затянувшись докуренной почти до фильтра сигаретой, миссис Бустамонте бросила окурок на асфальт, где растерла его туфлей без каблука. Одета она была во все черное.
— Здравствуй, Чарльз.
— Если я кого-то и ожидал тут встретить, то миссис Хигглер. Или миссис Дунвидди.
— Каллианны нет. Миссис Дунвидди послала меня. Она хочет с тобой повидаться.
«Это как мафия, — подумал Толстый Чарли. — Старушечья мафия».
— Она собирается сделать предложение, от которого я не смогу отказаться?
— Сомневаюсь. Ей не слишком хорошо.
— О!
Сев во взятую напрокат машину, он последовал за «кэмри» миссис Бустамонте по Флоридскому шоссе. Он был так уверен насчет отца! Уверен, что найдет его живым. Уверен, что отец поможет…
Они припарковались у дома миссис Дунвидди. Толстый Чарли поглядел на газон, на поблекших пластмассовых фламинго и красный зеркальный шар, покоящийся на небольшой подставке-колонне — точь-в-точь огромная елочная игрушка. Подойдя к шару, тому самому, который разбил ребенком, он заглянул в него. В ответ на него уставилось собственное перекошенное изображение.
— Для чего ей шар?
— Ни для чего. Просто нравится.
Запах фиалок в доме был тяжелым и давящим. Тетя Альма хранила у себя в сумочке упаковку карамелек с отдушкой из пармских фиалок, и даже будучи упитанным сладкоежкой, Толстый Чарли соглашался есть их лишь тогда, когда все остальное кончалось. В доме пахло так, как были на вкус те карамельки. Толстый Чарли уже двадцать лет не вспоминал про пармские фиалки. Неужели такие карамельки еще производят? Да и вообще кому взбрело в голову их готовить?
