А. А. Шаховской
Интересно, что враждебные Шаховскому «арзамасцы»-новаторы приписывали писателю-еврею более значительное участие в создании трагедии. Литератор Д. В. Дашков в язвительной памфлентной кантате «Венчанье Шутовского» иронизировал:
Еврей мой написал Дебору,
А я списал.
В моих писаньях много вздору —
Кто ж их читал?
Примечательно, что эти шутливые строки переписал в свою тетрадь шестнадцатилетний лицеист А. С. Пушкин.
Трагедия «Оден, царь скифский» (1810), переведенная со шведского, была лишена литературных достоинств и повлекла за собой уничтожающий отзыв литератора А. Е. Измайлова, который назвал сей опус «рукодельем израильтянина Неваховича». Он писал: «От сотворения мира не было на театре такой глупой пиесы, но пиеса эта – трагедия, а трагедии очень любит наша публика». Пьеса на сцене не удержалась и была поставлена всего дважды.
В дальнейшем Невахович сосредоточился на делах, от изящной словесности весьма далеких, в коих весьма преуспел. В 1813 году он под покровительством всесильного Новосильцева переезжает в Варшаву и становится главным поставщиком продовольствия и фуража для русской армии в Польше. Ему удается оттеснить докучливых конкурентов и в 1816 году (при поддержке того же Новосильцева) заполучить право на управление всей табачной монополией в Царстве Польском. Дальше – больше: в его руках оказывается продажа спиртного и мяса в Варшаве, аренда кошерного дохода и т. д. С 1821 года он служит уже в Правительственной комиссии финансов в Варшаве и в награду за усердие и рвение получает ордена Св. Станислава 4-й степени и Владимира 4-й степени. Обласканный властями, Лев Николаевич становится одним из самых богатых людей Царства Польского, владельцем многих домов и роскошного трехэтажного особняка в Варшаве. И хотя в деловых кругах он снискал себе репутацию надежного партнера и умелого организатора, мелкие торговцы и шляхта почитали его плутократом, разоряющим страну. Неудивительно поэтому, что в первый же день Польского восстания 29 ноября 1830 года мятежная чернь разгромила дом Неваховича в Варшаве. Но хозяин, по счастью, не пострадал – бежал за полтора месяца до сего события, прихватив с собой деньги и драгоценности. Своим детям он оставит потом весьма крупное состояние, назначив своим душеприказчиком друга юности Перетца.
Израильский исследователь М. Вайскопф утверждает, что «художественная фантазия на тему откупщика Лейба Неваховича, выкрестившегося во Льва Николаевича» представлена в повести Р. М. Зотова «Приезд вице-губернатора» (1839): «Ах, Боже мой! Да этот жид здесь? Теперь я вспомнил о нем. Он везде вертелся по передним… Его звали Лайбою, но он, кажется, перекрестился и ходит во фраке… Он у вас там понажился у откупов, записался в гильдию и стал уже чиновником. Он уже, брат, канцелярист, почти офицер». И хотя персонаж повести действительно аттестует себя Львом и действует на пару со своей женой-немкой, есть основания усомниться в направленности филиппики Зотова: ведь повесть была написана спустя восемь лет после смерти Неваховича, и, понятно, в этих условиях сей конкретный адресат совершенно терял свою актуальность.
Так или иначе, но реализовав себе вполне в сферах карьеры и благосостояния, Лев Николаевич как будто успокаивается на этом и пописывает лишь от случая к случаю. Прошла пора читательского и зрительского успеха, и приходится признать: некогда талантливый писатель растерял и прежнюю свою мастеровитость, и литературный дар. Поздние опыты Неваховича заслуживают лишь упоминания. В 1817 году в журнале «Сын Отечества» (№ 30–31) появляется его перевод «Речи о просвещении» Т. Ф. Рейнбота; в 1823 году – пьеса на восточную тему «Абу-Хассан, или Прожектер» (на польском языке), она шла в Варшаве, но на сцене не удержалась. В 1829 году Невахович издает перевод первых пяти книг «Мыслей, относящихся к философической истории человечества» немецкого мыслителя и историка И. Г. Гердера. Перевод был подвергнут сокрушительной критике в журнале «Московский телеграф» (1829, № 17). В 1832 году, уже посмертно, в Императорском театре было поставлено его «историческое представление» «Меч провидения, или Надир Тахмас Кули Хан», но и оно прошло незамеченным.
Невахович похоронен на лютеранском (Волковом) кладбище в Петербурге. На его надгробном монументе выгравирована надпись: «Там обители, миры, пространства – они блистают в полной юности, после истечения тысящелетий; перемена времен не лишает их лучезарного света. Здесь-же под вашими взорами все истлевает, время угрожает разрушением земному великолепию и земному щастию… Из трудов покойного».
Очень выразительно и проникновенно пишет о жизни Неваховича культуролог В. Н. Топоров: «Он вкусил и немало горечи, испытал и неудачи, и неблагодарность, и разочарование, и крушение иллюзий. Как, умирая, оценивал сам Невахович свою «русскую» жизнь, мы не знаем, но в России на рубеже двух веков и двух тысячелетий память о нем сохраняется, точнее, оттаяла после десятилетий ледяной стужи, беспамятства и равнодушия, и эта память – признательная и благодарная: она прежде всего о самом человеке и о лучшем из того, что им сделано».
Свой среди чужих?
Абрам Соломонов
Книга «Мысли израильтянина: В двух частях / Сочинение Еврея Абрама Соломонова» (Вильно: В типографии М. Зимилиовича, 1846) обойдена вниманием исследователей. «Еврейская энциклопедия» удостоила Соломонова лишь краткой биографической справкой Ю. И. Гессена. А небольшая главка в книге израильского слависта М. Вайскопфа «Покрывало Моисея. Еврейская тема в эпоху романтизма» (2008) завершает круг главных источников.
«Мысли израильтянина» А. Соломонова не впечатлили современного израильтянина М. Вайскопфа. Труд сей он называет «несуразным», «хилым исчадьем неравного брака, заключенного между департаментом и синагогой». Да и о самом авторе книги исследователь говорит с нескрываемой иронией: он предстает у него рептильным и смиренным панегиристом власть имущих, который почему-то «ничуть не обижается» на то, что его как иудея «вернули в черту оседлости» (непонятно, правда, как надлежало ему в книге сию обиду выразить). А вот все свои укоризны Соломонов будто бы адресует «иудейской религии и коснеющим в неразумии единоверцам». Достается и слогу сочинения Соломонова, который М. Вайскопф аттестует не иначе, как «смесь клерикального и канцелярского жаргона».
Между тем жизнь и судьба Абрама Соломонова замечательны, а его книга представляет несомненный историко-культурный интерес. Он родился 18 ноября 1778 года в Минске, в семье «священнослужителя, казначея и чтеца синагоги». Отец нашего героя, судя по всему, был человеком широко мыслящим, просвещенным и преданным еврейскому делу. Он не только наставлял сына «в правилах Талмуда Вавилонского», но и поощрял в нем стремление к общему образованию, «страсть к словесности», к изучению иностранных наречий. Наряду с глубокими познаниями в языке пращуров, Абрам овладел русским, польским и немецким языками, что по тем временам было большой редкостью среди иудеев. Интересно, что отец Соломонова на закате дней станет израильтянином в буквальном смысле слова: он, как пишет автор, «в 1823 году отправился в св. град Иерусалим, где увенчал свою старость теплыми молитвами».
