Как истый маскил, Соломонов самое серьезное внимание уделяет просвещению своих единоверцев, при этом приводит ссылки на правительственные постановления, поощрявшие евреев к получению образования (1804 и 1835). Он обильно цитирует Талмуд («Незаконнорожденный, но просвещенный предпочитается первосвященнику-невежде» и др.) и резюмирует: «Вот решительное заключение Талмуда, которое отдает просвещению право и преимущество самые высокие». Вообще, книгу Соломонова отличает своего рода «талмудоцентризм». И в этом ее огромная заслуга. Он говорит о Талмуде с благоговением, как о «великом творении», «самом блистательном у евреев учении», «священной книге». Важно и то, что получать общее образование он призывает только тех иудеев, «которые окажутся не способными к изучению Талмуда»(!), подчеркивая тем самым примат иудейских духовных ценностей. «Вера наша по ее началам чиста», – настаивает сочинитель.
Упоминаются здесь некие досужие толки о том, что Талмуд якобы «не допускает нас сближаться с другими народами и, если не повелевает, то не запрещает нам обманывать людей не своей веры», после чего следует едкая авторская ремарка: «Так думают умы поверхностные, которые хотят прослыть глубокомысленными». Беспрецедентная смелость и полемичность этого заявления станет понятной, если принять во внимание, что «умы поверхностные» обретались в Министерстве народного просвещения С. С. Уварова. Это они считали Талмуд книгой этически вредной и антиобщественной и всячески стремились вытеснить его из программы еврейских училищ. Но главным гонителем Талмуда в империи был тот, кого «смиренный» сочинитель сравнивал с Титом и Адрианом, кого «раболепно» возвышал до геркулесовых столпов. Как отмечал Ю. И. Гессен, именно «Николай I влиял на Уварова в том смысле, чтобы просветительская реформа направила свои удары против еврейского вероучения, чтобы она уничтожила Талмуд». Так что же, выходит (страшно вымолвить!), это Помазанник Божий – «ум поверхностный»!? И думается, а не показные ли славословия расточает монарху Соломонов? Не дипломатический ли это ход? Хотя М. Вайскопф принял их за чистую монету, предельно ясно: единомыслия между Абрамом и монархом уж точно никак не наблюдается. А потому, когда встречаешь в книге велеречивые панегирики венценосцам, веришь им с трудом, и похвала эта кажется нарочитой, неумеренной, фальшивой.
Вот хотя бы такой пример. Соломонов констатирует, что российское законодательство о евреях 1835 года резко ужесточилось по сравнению с 1804 годом – заявление само по себе достаточно дерзкое. Обвинять в этом верховную власть, понятно, никак нельзя – и по законам жанра, и по требованиям вездесущей цензуры, и, главное, просто из соображений безопасности (иначе жид-критикан вместо черты оседлости мог бы где-то и «во глубине сибирских руд» оказаться). Остается только одно – корить свой «несчастный народ» (это его, Соломонова, слова). Но сколь же неубедительны его попытки объяснить причины «оскорбления» правительства народом Израиля! Вот Абрам толкует о недопустимости иудейского прозелитизма, ссылаясь при этом на Талмуд («Злополучие за злополучием да постигнет тех евреев, кои превращают в свою веру гаяуров»), но по существу он в открытую дверь ломится, ибо в качестве примера такового приводит лишь три «зловредных поступка» (и это на двухмиллионное-то население!). Да и их «зловредность», кстати, тоже белыми нитками шита. Тем не менее, следует вывод: «Правительство… имело в виду не то, чтобы стеснить или уменьшить существенные выгоды наши, но то, чтобы предотвратить беспорядки наши». Похоже, абсурдность подобного заключения ясна и ему самому. Он беспомощно разводит руками и выдавливает из себя нечто элегическое: «Впрочем, не нашим ограниченным умом постигать цель Верховного Правительства».
«Кошелек или кнут?» Карикатура О. Домье на обращение с евреями во времена Николая I
И Соломонов, обращаясь к «любезным братьям» – единоверцам, говорит о необходимости их «раскаяния перед Верховным Правительством». В чем же? Да в том, что к сельскому труду обратились из них лишь немногие (а «хлебопашество составляет честный, самый надежный и завидный способ пропитания») и что еврейские массы чураются общего образования, приобщавшего их к европейской и, прежде всего, к русской культуре («А мы могли бы с удовольствием видеть многие тысячи братьев моих, получивших ученые степени»). Он призывает иудеев заниматься производительным трудом, промыслами, ремеслами, открывать фабрики (что отвечало как идеалам Просвещения, так и видам правительства), и цитату выразительную из Талмуда подыскал: «Не обучать сына своему ремеслу значит приучать его к разбою». Так-то!
Мысли Соломонова не могли не коснуться важнейшего вопроса, из-за коего напрягали лбы многие деятели Хаскалы – отношение христианства и иудаизма. Вообще-то, в пользу их сближения выступали практически все маскилы, но степень и градус разнились. Вот, к примеру, ученик Мозеса Мендельсона, известный берлинский просветитель Давид Фредлендер, дошел до жизни такой, что предлагал евреям, когда нет синагоги, молиться в протестантской кирхе. Он в духе деизма написал памфлет, где ни много ни мало предложил ввести рационалистическую общую религию и «сухое крещение» и готов был не только принять его сам, но и навязать немецким иудеям. Сближение еврейской нации с христианским населением и ее «коренное преобразование» были главной целью и российских властей. По существу, неафишируемая, но вполне внятная правительственная программа-максимум состояла в крещении как можно большего числа иудеев и, в конечном счете, искоренении иудаизма как такового. Достаточно назвать насильственное крещение солдат-кантонистов (по данным американского историка М. Станиславского, из 70 тысяч евреев, взятых в царскую армию в 1827–1855 гг., 25 тысяч человек были вынуждены принять православие; по другим сведениям, крещение приняли 33 тысячи иудеев). Но Соломонов ни о каком крещении евреев речи не ведет, он лишь ищет скрепы, наводит мосты между двумя верованиями. Говорит о терпимости к иноверным, о недопустимости употребления оскорбительного слова «гой».
Он утверждает, что «все догматы Евангелия основаны на точном разуме Моисеева Закона», подчеркивает монотеизм обеих религий. Ратуя за сближение евреев с русскими – «народом богобоязненным, кротким, сострадательным, над головой которого бдит сам Бог Саваоф», он снова обращается к прошлому: «В Риме евреи были почтены высоким званием римского гражданина, а в Испании до XV века они были врачами и советниками государей, занимали важные места, и самые гранды им кланялись, чего без существования между нами и господствующим народом веротерпимости и доброго согласия, конечно, последовать не могло». Соломонов недоумевает, что же нынче мешает сближению двух народов, и преград не находит. «Христианская вера? – вопрошает он и сам же отвечает: – Она есть не новая, а старая… Антихрист? Пришествие его не отвергает и Синагога в той мысли, что он пребудет первым и последним. – Священные книги вообще? Они священны и для христиан. – Обряды? Они установлены церковью, как наши Синагогою. – Характер? Он украшен всеми качествами добродетелей. – Талмуд? Не только он своими последующими законоучителями, богословами и философами, но и сам Бог не дает нам пред другими народами никакого права на преимущество». Забавно, что Христова вера характеризуется здесь как «старая». Если вспомнить, что христианство рассматривает себя как новый и единственный Израиль и как новый завет Бога со всем человечеством, такая аттестация могла показаться если не кощунственной, то, по крайней мере, обидной для православных ортодоксов.
