А мне легко бороться с ложью,
И перед тьмою страха нет:
Мое оружье – правда Божья,
Моя защита – Божий свет.
Следует отметить, что тема использования литераторами-славянофилами мотивов и сюжетов Ветхого Завета еще ждет своего исследователя. Не хочется говорить об этом скороговоркой, но совершенно очевидно, что они прибегали к Писанию, когда речь шла о борьбе с внешними врагами, нравственном и гражданском противостоянии злу. Известный организатор «Беседы любителей российской словесности» адмирал А. С. Шишков во время Отечественной войны с Наполеоном писал по поручению императора Александра I манифесты и воззвания к народу. То был замечательный образчик стилизации под библейскую риторику. И, наряду с традиционными в русской литературе переложениями псалмов, здесь возникал и образ Израиля, причем борьба за его освобождение ассоциировалась с гражданской ответственностью за судьбу России. В этом же духе выдержаны стихи Н. М. Шатрова, в коих ветхозаветные мотивы также непосредственно соотнесены с событиями войны 1812–1814 годов. А в 1811 году известный поэт и драматург князь А. А. Шаховской написал трагедию «Дебора, или Торжество веры», которая была вскоре представлена на петербургской сцене (его консультантом по еврейской истории был, кстати, еврей Невахович). В трагедии Шаховской героизировал еврейский народ в его борьбе за свободу (заметим, что сходно изображены израильтяне в трагедии П. А. Корсакова «Маккавеи», 1813). Показательно, что близкий к А. С. Шишкову литератор и педагог И. И. Ястребцов писал в 1833 году: «Беспримерная характерность Иудейского народа, неизгладимая его пребываемость вопреки всем враждебным, разрушительным веяниям, рассеяние по земному шару, как бы для того, чтобы собирать нечувствительно все плоды цивилизации, для удобнейшего их потом соединения в одно целое, общее – могут служить намеками будущей участи Евреев для историка». Все это к тому, что поиск самобытности славянства вовсе не соседствовал с презрением и враждебностью к иным культурам и традициям. И те, у кого сегодня всплеск национального чувства плавно переходит в демонстрацию оголтелого антисемитизма, только порочат русскую идею.
Фругу были понятны «муки, гнев и печаль» Некрасова, с поэзией которого его роднит идейность и подчеркнутая гражданственность. Можно указать на близость тем и мотивов стихотворений «Сеятелям» и «Пророк» Некрасова и «В поле» и «Мой Бог» Фруга, на сходство женских образов в поэмах «Мороз Красный нос» и «Дочь Иефая». Однако утверждения современного литературоведа Е. Н. Бескровной о том, что Некрасов был знаком с Талмудом и «делал попытку отойти от христианства», кажутся нам совершенно необоснованными.
Творчество Фруга и Семена Надсона развивалось параллельно, они были почти сверстниками и знали друг друга лично. Их имена часто ставили рядом и критики-антисемиты (В. П. Буренин и др.), и литераторы еврейского происхождения. А филолог Ю. Айхенвальд даже назвал Фруга «еврейским Надсоном». И действительно, по своей тональности, стилю и настроению многие его стихи близки надсоновским. Надсон, однако, пришел к трагедии еврейства через своеобычно осмысленные им христианские догматы и посвятил иудеям только одно стихотворение, правда, замечательное: «Я рос тебе чужим, отверженный народ…»; Фруг же был и еврейским поэтом, и религиозным иудеем. Интересно, что художественным образам, которые у Надсона универсальны и наднациональны, Фруг придает еврейское звучание. Так, в стихотворении «Грезы» Надсон говорит об «огненном слове», которое необходимо поэту для борьбы с неправдой и злом:
О, если б огненное слово
Я в дар от музы получил,
Как беспощадно б, как сурово
Позор и злобу я клеймил.
Лирическому герою Фруга сие вечное слово даровано Творцом (это Божье слово!), и от гонений, неправды и зла оно обороняет еврейский народ:
Для защиты от гоненья,
Для борьбы со злом и ложью
Я иное спас оружье —
Спас я – слово Божье…
Не слабеет и не вянет,
И не ржавеет то слово,
Вечно живо, вечно юно,
Вечно, вечно ново.
Надсон взывает к поэту-единомышленнику, Фруг – ко всему народу израильскому. А потому даже слово «вперед» получает у них разное смысловое наполнение. У Надсона читаем:
Вперед, забудь свои страданья,
Не отступай перед грозой, —
Борись за дальнее сиянье
Зари, блеснувшей в тьме ночной!
Трудись, покуда сильны руки,
Надежды ясной не теряй,
Во имя света и науки
Свой честный светоч подымай!
Не то Фруг:
Ты к сонму будущих столетий,
Чрез бездну мук, чрез цепь невзгод
Ступай вперед!..
Вперед – под звуки старой песни…
Смелей, седой старик-народ,
Вперед! Вперед!
В лирике Афанасия Фета, в его «звездных песнях» Фруг видел торжество добра и красоты. «Тихая» поэзия вызывала у него возвышенно-приподнятое настроение:
Светлой полная отрады,
Жизнь и радость льют мечты
На угасшие лампады,
На увядшие цветы.
Вслед за Фетом он переводил немецкого поэта Фридриха Рюккерта, что говорит об известной близости их литературных пристрастий. И на смерть Фета в 1892 году он отозвался полными горечи стихами с обращенным в Вечность риторическим вопросом:
О, зачем Вы нас лишили
Этих милых грез и снов!
Близок Фругу по мелодичности стиха и Я. П. Полонский. Интересно его стихотворное посвящение этому русскому поэту:
В голубые ночи майские,
В золотые лета дни
Петь он начал гимны райские,
Песни нежные свои…
Волос сед, но сердце молодо,
Неслабеющий талант
Напрягая вместо молота,
Все кует, кует из золота
Наш «Кузнечик-музыкант».
Здесь явственно обозначено музыкальное, певческое начало поэзии Полонского. И действительно, 75 его стихотворений в сотворчестве с П. И. Чайковским, А. С. Даргомыжским, С. В. Рахманиновым, С. И. Танеевым, А. Г. Рубинштейном и другими могут быть названы не иначе как «гимны райские», а знаменитые «Песнь цыганки» и «Затворница» стали подлинно народными. Благозвучие отличало и стихи Фруга, которые тоже перекладывались на музыку и пелись (он говорил о них: «Аккорд за аккордом, волна за волною // Катились ликующим строем»).
С. Г. Фруг в кругу литераторов в Одессе. Слева направо. Сидят: С. А. Ан-ский, М. -М. Сфорим, С. Г. Фруг. Стоят: И. Равницкий, X. -Н. Бялик. Фотография взята из посвященной памяти С. Г. Фруга публикации С. Дубнова в «Еврейской неделе», № 46, 13 ноября 1916 года
Примечательно, что Фруг аттестует этого маститого поэта «Кузнечик-музыкант». Так называлась «шутка в виде поэмы» Полонского, имевшая шумный читательский успех. Написанная легким виртуозным стихом, поэма в лирико-ироническом духе изображала незавидное положение «артиста» в светском обществе. При этом Полонский вовсе не идеализировал своего героя Кузнечика, ибо музыкантом он слыл только среди насекомых. Его стрекотание было отнюдь не пленительным: «Этот свист трескучий, этот звон безбрежный, // Разлитой повсюду и сухой, и нежный…// Это все былые, вечные созданья моего героя». Поэтому (так в поэме) у Кузнечика нашелся счастливый соперник – Соловей сладкозвучный, который тут же «увел» у него легкомысленную Бабочку-кокетку («бобошку»), навеки разбив сердце влюбленного. Фруг осмысливает образ совершенно в ином ключе, у него Кузнечик – признанный мастер, поэт милостью Божьей.
