Атын обрадовался, заметив на тропе старого Мохсогола. С табунщиком пришел к кузнецам его сын Билэр, лохматый, как всегда, и почему-то в разных торбазах.
На человеческом языке Билэр начал разговаривать весной. До того только мычал и изъяснялся знаками, пытаясь донести до людей свои мысли. Теперь никто бы не заподозрил в нем недавней немоты. Вместе с даром речи малец обрел странное свойство знать заранее, что произойдет завтра. Это было интересно, но боязно. Будто не Дилга прикидывал очередные загадки, а забегающий вперед ум и несдержанный язык Билэра, ворожа несчастья, приманивал их. Маленькому ясновидцу нравилось думать во времени туда и обратно. Мысли его шли вразрез друг другу, как супротивное течение Реки Мертвецов. Кроме того, парнишка был рассеян, постоянно все путал и забывал.
– Ты почему так обут? – спросил Атын.
Билэр уставился на свои торбаза. Один был ниже колена, другой выше и без вязок.
– Я-то думаю, чего это правой моей ноге холодно, а левой жарко? Выходит, один сапог зимний попался, а другой летний…
Ребята побежали к ручью, оправленному в ледяные покромки, кидать плоские камешки. Пока искали подходящие камни, приятель сообщил, что недавно главный жрец собирал детей, имеющих джогуры.
– Ты не поверишь – мы забирались с Сандалом на Каменный П-палец! – заикаясь от восторга, рассказывал он. – Лестница там прямо в облака втыкается. Вниз смотреть страшно – так и хочется прыгнуть! Скоро жрецы раз в седмицу будут заниматься с нами. Об этом никому нельзя говорить, но ты – тоже избранный. Должно быть, тебя просто еще не успели известить об учениях.
– Да, наверное, – Атын опустил глаза. – Но у меня свое ремесло. Я не хочу быть жрецом.
– Они не собираются делать из нас озаренных! Сандал объяснил, что человек, у которого есть дар, может нечаянно нанести себе или кому-нибудь вред, если не научить его пользоваться джогуром правильно.
– Стало быть, у жрецов есть джогуры, раз они знают, как с ними обращаться?
– Об этом Сандал не говорил, но, видно, есть, – не очень уверенно сказал Билэр.
– Почему бы жрецам не передать свои знания всем людям?
– Потому что знание теряет силу и становится мелким, если его раздробить на всех.
Кидать камешки расхотелось. Мальчишки уселись на берегу.
– Ты боишься кому-нибудь навредить джогуром? – спросил Атын, бездумно рисуя прутиком на земле лицо Билэра.
– Мне надо научиться управлять своим языком. – Сын Мохсогола сгорбился и вздохнул тяжко, как взрослый. – В теле одной женщины я увидел черное пятно. Честно предупредил, что будущей весной ей вместо наряда к кумысному празднику придется шить новое платье для вечного сна. Она заплакала и назвала меня вестником смерти… Матушка после сильно сердилась. Лучше бы, сказала, мычал по-прежнему, чем жестокие вещи людям сглупа вываливать. Потом я и сам подумал: нехорошо знать, когда человека заберет Ёлю, и вслух упоминать грешно.
– Ты ведь не соврал.
– Нет… Но люди стали меня бояться, – пожаловался Билэр. – Понять не могу: вроде страх их берет, а зачем-то пристают с расспросами. Нарочно приходят, будто я им гадалка какая. Дед Кытанах запретил пускать в дом за этим делом. А и дома не лучше: только рот открою либо не так посмотрю – отцовы жены-старухи с воплями за что ни попадя хватаются и мечут в меня.
– Почему?
– По ногам. Чтобы башку ненароком не зашибить… А-а, ты не о том… Страшатся, что смерть накаркаю. Неохота им помирать… Совсем недавно я любил загодя жизнь видеть. Теперь не люблю. Спросил главного жреца, можно ли отречься от джогура.
– И что он ответил?
– Придет, сказал, время, и я начну радоваться джогуру, потому что подарок Кудая – великое чудо.
– Джогур – чудо? – поднял голову Атын.
Билэр пожал хлипким плечом:
– О своем даре я ничего не знаю. Помню только, как зимою разговаривал со снегом и чистой луной. Потом сильно заболел. А когда выздоровел, оказалось, что в мою голову начали вникать мысли, опережающие время. И в горло сошло слово. Но я не умею сдерживать язык. Болтаю лишнее. Мне пока трудно заранее чистить мысли от слов, непонятных и обидных для людей…
Билэр вгляделся в рисунок на земле и вдруг в ужасе шарахнулся от Атына. Закрыв лицо руками, глухо закричал:
– Что плохого я тебе сделал?!
– Прости, не заметил, нечаянно вышло, – стушевался Атын. Хотел стереть рисунок ладонью, но Билэр стремительно оттолкнул его руку ногой:
– Нет, нет, я сам!
От рисунка не осталось и следа. Вытерев подолом пот со лба, Билэр дрожащим голосом проговорил:
– Тебе надо учиться следить за своей своевольной рукой, чтобы не натворила зла, когда сам ты думаешь о другом. Ты едва не отнял мою душу своим безрассудным джогуром.
– Прости, – снова пробормотал Атын, устыженный.
Билэр молча кивнул и без оглядки помчался в кузню. Задал такого стрекача, что позавидовал бы ветер…
* * *
Как положено младшей жене, Олджуна проснулась рано, когда за окном начали рассеиваться утренние сумерки. Встала бесшумно, стараясь не потревожить спящего у стены Тимира. Муж может поколотить женщину за то, что она перелезла через него, поэтому всегда спит у стенки.
Олджуна заторопилась к камельку. С ночи в очаге долго и ровно, без заполошных искр и злых прыгающих угольков, горели большие лиственничные поленья. А теперь надо подкормить очаг сухими дровами помельче. Поставить их, прислонив друг к другу, на белесые ночные угли, и горшок с мясом подвесить. Дружный огонь разгорится споро, обдаст жерло громким треском и жаром. Не успеешь одеться, как вода забурлит в горшке.
Зябко передернувшись, Олджуна сняла с перекладины теплое платье. Беда, если женщина по рассеянности повесит его поверх мужского облаченья! В оскверненной одежде мужчине на промысел нельзя сразу идти. Придется очищать благородным дымом, просить у духов прощения за женское неразумье. Ведь и всю новую, только что пошитую женами одежку положено окуривать дымом священных растений. Так велят жрецы…
Олджуна втиснулась в чуть заскорузлое, мехом внутрь, платье. Натянула заячьи ноговицы. Состязаясь в скорости со всполохами огня, обулась в ровдужные торбаза с толстыми оленьими стельками. Вымыла лицо, косу заплела и до кипения успела подхватить-подвинуть ближе горшок, уже было объятый взмывшим к устью шустрым огнем. Села перед камельком сбивать квашенные в туесе сливки – сначала ытыком, потом мутовкой-рожком.
Еще не сварилось мясо, как было готово белое, густое масло. Если дольше крутить, сбивается настоящее желтое масло – лучший подарок богам. Его едят твердым в кусках, крошат в молоко, топят и пьют горячим, чтобы восстановить силы после трудового дня или согреться в мороз.
В ловких руках Олджуны все ладилось, а самой потихоньку думалось о вчерашней беседе кузнецов.
