Помощники мясовара мыли-полоскали кишки. Смешивали молоко и душистые травы со светлой отстоянной кровью для лакомой белой колбасы, густые остатки темной крови – для колбасы попроще. Другие снимали золотистые лохмотья пены в котлах, протыкали мясо узким батасом. Если вытекающий сок прозрачен, значит, готово. Третьи нанизывали на заостренные палочки дымные куски жеребячьих грудин и раздавали по Тусулгэ. Четвертые пекли на прутьях бычьи мошонки и подносили мужчинам. Женщины фыркали в сторону и прикрывали ладонями лица. Носящим платья запрещено смотреть, как носящие штаны вкушают сомнительное яство, срезая твердую шкурку ножом.
Прохожие останавливались поглядеть на состязание знаменитых рыбоедов. Новый невод достанется тому, кто съест вареного карася быстрее остальных, не повредив при этом его скелета. Обладатели особо проворных языков придерживали карасей пальцами с обеих сторон. Словно на диковинном инструменте играли, поводя то хребтом, то брюшком у края чуть раскрытых ртов. Лица у рыбоедов бесстрастные, глаза отрешенные, а с карася не то что кусочек – крошка не падает, все успевает подобрать юркий язык, бешено мелькающий между губами. Зрители еще и семи раз в ладоши не хлопнули, глядь – первый умелец отставил чистейший рыбий остов: эй, поглядите-оцените, не моя ли победа, не моим ли назовете невод?
Рядом голые по пояс маслоеды подставляли разинутые рты под запрокинутые ведерные бурдюки. Плавленым золотом текло в луженые глотки топленое масло, подрагивали и урчали тучные животы.
– Эх, пусть пропадает дурная утроба, чем добрая еда! – утирая блестящие подбородки и шеи, вздыхали толстяки. Потом им поститься три дня, не есть ничего, кроме кипяченых сливок. Не бурдюками, конечно, – ложками. По одной в день. Может, еще придется тащиться к знахарке Эмчите за средством от бунта в желудке. Есть чем рисковать, зато если выпьешь масла больше всех – получишь медный котел в награду за отчаянное обжорство.
Вслушиваясь в смачное рыганье маслоедов, старый табунщик Кытанах качал головой:
– В мое славное молодое время иные прорвы, бывало, высасывали масло трехведерными бурдюками! После думать не думали о вяжущем супе с лягушачьими лапками. Здоров и силен был народ, не то что нынче…
Сам дед хлебнул кумыса с чашку, маслом угостился с ложку, колбасы пожевал кружочек и был раздосадован – объелся.
…На двенадцатом году, прожитом сверх высшего человечьего века, седина старика окрасилась в бронзовый цвет. «Как желтоволосый нунчин стал», – удивлялись люди. Кытанах объяснял произошедшую с ним перемену ржавчиной макушки, ведь несчитаное число снегов и дождей на нее выпало.
Смерть Ёлю словно забыла о старце. Сандал подарил долгожителю костяную пластинку с отметинами его весен и велел каждый год добавлять новую насечку: «Будет чем поддразнить одноглазую, когда придет за тобой».
Кытанах был самым многовёсным человеком в Элен, старше Хозяек Круга, старше, может быть, всех стариков в Великом лесу. Но ни разум, ни силу корней памяти не потерял. Ноги, хоть и с трудом, продолжали носить тщедушное тело. Вот только со зрением вышла беда. Дед неотвратимо погружался в беспроглядную ночь. Травник Отосут пытался спасти его глаза. Чего только не перепробовал: заставлял смотреть вдаль сквозь глазницы рысьего черепа, пугал беса глазной болезни, внезапно выкрикивая его имя в лицо старику; тщился с секретными заклинаниями выдернуть бельма, пристужая их к замороженной серебряной палочке. Ничего не получалось. Что-то, выходит, должен был забрать расчетливый Дилга взамен дарованной табунщику длинной жизни.
Семь весен назад похоронив старуху, Кытанах перешел жить к напарнику Мохсоголу, и тот стал его глазами.
Не зря носил Мохсогол имя остроглазого ястреба. Правда, уши его слышали не так чутко, как раньше, зато словоохотливость ничуть не убавилась. В подробностях рассказывал другу обо всем, что видел, а о чем по слабости слуха и памяти не успевал поведать, удачно домысливалось зорким воображением слепого. Кытанах теперь говаривал:
– Пусть из моего зримого мира ушли все краски, кроме черной, зато слышимый мир стал еще более широким и пестрым.
Миловидная баджа Мохсогола, ровесница его старшей внучки, преданно ухаживала за обоими стариками и одряхлевшими старшими женами мужа. Правнуки часто прибегали поиграть с младшим дедовским сынишкой, которого любила и баловала вся семья. Девятивёсный Билэ́р, испугавшись чего-то в младенцах, был до сих пор немым, только мычал да гукал, а нынче, к общей радости, заговорил.
В последнее время старым друзьям понравилось лечиться. До изнеможения просиживали они в Горячем Ручье, что протекает по восьмигранной поляне у Матери Листвени. Растирали поясницы ядом гадюки и смесью сажи с девятью ложками масла, испрошенного из девяти юрт. Пили отвар из коры и семян четырех хвойных деревьев. Проверяли целебность кабарговой струи, пропуская через мешочек с нею жильную нить. Выйдет нить золотистая – значит, доброе лекарство, а просто вымокнет – стало быть, выкидывай без сожаления.
Подогрев снадобье, с головой закрывались шкурами и дурели от вдыхания мощного запаха, поддерживающего в человеке-мужчине бодрость и силу нижних мышц. Потом ночами Кытанах слышал, как Мохсогол, кряхтя и постанывая, пробирается к постели младшей жены. Может, затем, чтобы она, горячая, согрела его вечно мерзнущие ноги?..
Уходить по вечному Кругу дедам вовсе не хотелось, а хотелось, пусть согнутым, пусть слепым да глухим, жить-поживать в любимой Элен.
– Эй, Мохсогол, мое сытое пузо растряски требует. Не пора ли нам прогуляться? – заерзал Кытанах, поглаживая тощий живот.
Старики помогли друг другу подняться. Оперлись каждый о свой посох и, покачиваясь на неверных ногах, отправились по кольцу аласа обсуждать-порицать состязания могучих и ловких. Попутно вспоминали давние весны, когда каждый был силачом, а стрелы на лету рукою ловил! А еще Мохсогол был не прочь поглазеть на красавиц. Почему нет? Уж тут-то с его стороны никаких порицаний не будет, одни похвалы. Лишь бы Кытанаху ничего не забыть рассказать!
Девушки весь год тайком корпели над шитьем, чтобы матери в желанный день подумали с гордостью: «Ох и мастерицу же я вырастила!» Чтобы отцы улыбнулись грустно: «Вырос мой жаворонок», а подружка ахнула от зависти: «А я так вышить не сумела!» И чтобы тот, высокий, с густыми бровями, который совсем не замечает, вдруг оглянулся, вздрогнул и глаз не смог отвести…
Грехом считается, если юные носят богатые вещи, но сегодня – можно, сегодня – праздник! Было за что благодарить родителей, постаравшихся справить любимицам чеканные венцы и высокие браслеты со сквозными узорами. Верхний мир обозначен в рисунке пластин венцов, на спинках нарядов вышиты коновязи Орто, а на торбазах – корни мирового древа Ал-Кудук, уходящие в землю.
Мягко облегают гибкие фигурки тонкие ровдужные платья с рукавами выше локтей. Опушка нарядов разная – у кого соболья, у кого бобровая. На груди певучие звонцы, сбоку на серебряных поясах узорчатые кошели с оберегами, маленькие батасы в кожаных ножнах. На руках прозрачные перчатки из бычьих пузырей с полосками вышивки… а украшенья перечислять устанешь!
